|
Сам процесс я помню. То было мое хлопчатобумажное открытое платье от "Эспре". Помню, что когда заказывала его по каталогу, едва не заказала пару таких: они так удобны, так свободно держатся, пускают ветерок сквозь рукава, а тот приподнимает оборку в талии. А если ветерка не будет - покроешься испариной, а хлопчатобумажная ткань облепит тело, как дюжина фиговых листочков, - только при этом платье на тебе почти прозрачно. Выходишь в патио, - и как же это здорово: словно миллионы прожекторов выделяют тебя в толпе; или заходишь в ресторан, когда снаружи под тридцать, и весь мир оборачивается и смотрит на тебя, будто тебе только что вручили какую-то серьезную награду за отличия в некоем крупном достижении всей жизни.
Вот так оно бывало. Помню внимание такого типа. Оно всегда накалено под тридцать по Цельсию. И припоминаю свое нижнее белье. Прости, мам, прости, Бог, но на мне была только маленькая передняя заплаточка с эластичной резинкой вокруг талии и одной лишь завязкой, которая следует по впадине зада и крепится к той же передней заплатке. Телесного цвета. Такая завязка, идущая по щели, - то самое, что кругом называют "ниткой для жопы". Я носила нательную заплатку именно ради того момента, когда хлопчатобумажное платье становится почти прозрачным. Никогда ведь не предвидишь, что все закончится в комнате неотложной медпомощи, платье на тебе разрежут, а детективы будут фотографировать твою персону, приткнувшуюся на каталке с капельницей морфия в одной руке и францисканской монахиней, орущей в другое ухо: - Делайте снимки! Быстрее делайте снимки! Она продолжает терять кровь! Нет, серьезно, это было веселее, чем звучит. Веселье началось, когда я сидела, развалившись на каталке как анатомически правильная тряпичная кукла, одетая лишь в эту заплаточку, а лицо у меня было точь-в-точь как сейчас. А полиции пришлось попросить монашек прикрыть мне грудь простыней. Чтобы спокойно делать снимки, ведь детективов очень смущало, что я сижу топлесс.
Перенесемся в тот момент, когда мне отказались предъявить фото, - один из детективов сказал тогда, что если бы пуля прошла на два дюйма выше, то я была бы мертва. Не понимаю, к чему все это. А на два дюйма ниже - и я бы распарилась в пикантном открытом хлопчатом платье, уламывая парня из страховой компании отказаться от расследования и заменить окно в моей машине. Потом сидела бы у бассейна, покрытая кремом от загара, рассказывая паре симпатичных мальчиков, как ехала по шоссе в Стингрей, и вдруг - какой-то камень, или я там не знаю что, - но боковое окно прямо взорвалось. А симпатичные мальчики сказали бы - "Ого!"
Переключимся на другого детектива, который обыскал салон моей машины на предмет пули, осколков кости, всего остального, - этот детектив заметил, что машину я вела с опущенным наполовину стеклом. "Окно машины", - заявил мне этот парень поверх глянцевых снимков со мной в белой простыне, - "Окно машины всегда должно быть закрыто или открыто полностью". Он, мол, и припомнить не может, сколько раз видел автомобилистов, обезглавленных окнами в транспортных происшествиях. Как я могла не рассмеяться. Так и сказал: "автомобилисты". Со ртом, какой у меня был, единственный звук, который еще можно было произвести - это был смех. Я не могла не смеяться.
Перенесемся во времена после фото, когда люди перестали смотреть на меня. Тем вечером пришел мой парень, Манус: после комнаты неотложки, после того, как меня отвезли на личной каталке в операционную, после того, как кровотечение остановилось, и я была в палате. Вот тогда-то и показался Манус. Манус Келли, пробывший моим женихом вплоть до момента, когда увидел, что от меня осталось. Манус сидел и смотрел на черно-белые глянцевые снимки новоприобретенного мною лица, тасуя их туда-обратно, переворачивая вверх ногами и задом наперед, точь-в-точь как делают с эдакими волшебными картинками, на которых у вас сначала прекрасная женщина, но если посмотреть еще раз - там окажется злая ведьма. |
