Мгновенно мною овладела звериная разнузданность.

— Удовлетворяйтесь своим трудом, молодейте, старый «Медведь», — злобно процедил я сквозь зубы. — И без твоего моторного дела стареть не думаю.

С этими словами я повернулся и вышел.

Мастер тяжело вздохнул. Горькая обида потушила его только что жизнерадостные глаза. Он грустно посмотрел мне вслед и сплюнул…

Тетрадь шестая

He могу простить себе, да собственно говоря, до сих пор не могу и понять, почему я в то время был таким, за несколько месяцев надоел буквально всем. Наотрез отказывался от работы. Занимался картами, вымогательством, даже хулиганством. А потом вдруг понял, что волынка моя бесплодна.

Многие до первого суда общественности примыкают к нашему брату. Но как только один раз вытащат такого на середину, на общее собрание всей колонии или на совет актива, да как разрисуют, — смотришь, назавтра уже и не узнаешь человека. А там, чего доброго, шефство над тобой возьмут, воспитывать станут индивидуальными методами…

Первое время мне было трудно понять, как это при такой массе людей удается проследить каждый шаг отдельных заключенных. А потом, когда я сам уже включился в общественную работу, нашел ответ на этот вопрос. Я понял, что в массе людей, благодаря правильной целеустремленности абсолютного большинства коллектива, каждого человека можно видеть в отдельности, как рыбку в аквариуме.

А время шло. Как-то спустя года два после прибытия в эту колонию забрел я к начальнику поговорить по душам. Он очень любил подобные разговоры. Мне кажется, ничто другое не доставляло ему большего удовольствия, чем такие вот встречи с нарушителями…

Сижу, разговариваю. Спрашиваю, почему, мол, вы, гражданин начальник, столько возились со мною, но ни разу в штрафную не посадили, даже не напомнили, что можете наказать таким образом?

После короткого молчания, он с улыбкой спрашивает:

— А как бы вы сами ответили на этот вопрос?

— Никак. Мне раньше не приходилось думать о таких вещах. Бывало, нарушил — вытаскивают тебя к начальству, а он в свою очередь напомнит тебе о строгости существующих законов и положений. А потом говорит: «Отправьте, пусть посидит, горбатого могила исправит».

Потом я много раз вспоминал этот день и каждый раз старался восстановить в памяти все детали нашего разговора. Короче говоря, начальник прямо не ответил на мой вопрос. А косвенно, наводящими вопросами повел разговор так, что ответ и не потребовался.

— Много раз это с вами случалось? — спросил он.

— Сколько хотите, — ответил я, — не первый срок отбываю.

— И каждый раз вы все так же продолжали нарушать порядки и не работали?

— Я никогда не думал исправляться. Для человека дороже всего свобода. Если он смирился с самим фактом изоляции, то все остальное ерунда.

— Вот уже второй год вы не допускаете нарушений. Вы приступили к освоению смежной профессии. И все это произошло без изоляторов, верно?

— Что мне изоляторы? Я их повидал, дай боже. А тут меня в кольцо зажали, не в железное, от которого чувствуешь боль, а в человеческое, от которого ощущаешь тепло.

— Не надолго сохранится это тепло, если вы и впредь будете продолжать обособленную жизнь, ухватившись только за свою работу и не будете признавать коллектив, который, как вы говорите, согрел вашу душу.