– Робин, поднимите его, – велел я и нехотя прибавил: – Пожалуйста.

Тот поднял взгляд, не отрываясь от своего занятия.

– А больше вам ничего не надо?

– Слушайте, я прошу прощения. Это не вы, а я был предвзят. Поднимите флакон, я согнуться не могу.

Робин хмуро глянул на меня, но любопытство все же победило обиду, и он поднял флакон с пола.

– Откройте и понюхайте, – велел я. – И расскажите.

Робин послушался, с подозрением глядя на меня.

– Приятный запах лимона, – буркнул он. – Чем вам еще помочь? Может, остатки выпить?

Он поболтал флаконом – на дне оставалось еще несколько капель. Я обрадовался.

– Да, пожалуйста.

– Серьезно?!

Но я продолжал умоляюще смотреть на него, и Робин вздохнул:

– Ладно уж. Придумаю, как использовать это для статьи.

Он глотнул остаток и удивленно хмыкнул.

– На вкус как вода. Немного пахнет лимоном, но…

Но я его уже не слушал – на предельной для себя скорости шел наверх. Где комната Нэнси, я знал, и сразу направился туда – на этот раз по парадной лестнице. Ступеньки давались мне с трудом, но меня гнало вперед чувство беды, проигрыша и разочарования в себе самом.

Я влетел в спальню Нэнси (ну ладно, ладно: зашел, прихрамывая). Нэнси лежала на кровати, держа Молли за руку, та нетерпеливо протирала ее лицо мокрым полотенцем: видимо, ждала, когда же ей наконец разрешат уйти.

– А вы, мисс, любите, когда вам достается все внимание, – сказал я.

Нэнси повернула ко мне голову.

– О чем вы? – слабым голосом спросила она.

Я молчал, глядя на прекрасную бледную принцессу, которую все мы пытались спасти. Вот только спасаться нужно было от нее.

Глава 11

Убийца

Лимонной розой назвал ее Лиам, рассказывая о том, как впервые встретил. Я еще подумал тогда: какое яркое выражение для такого простака! Может, Нэнси была в желтом платье? Но нет, не в том дело.

Точно такой же флакон стоял на туалетном столике у моей матери. Я был совсем маленьким, а сейчас, потеряв обоняние, почти забыл, как ощущаются запахи, но после смерти мамы я часто нюхал ее духи: у них был свежий лимонный аромат. Видимо, в начале века, во времена юности наших с Нэнси матерей, такие духи были модными среди дам.

А еще, пока остальные восставшие не упокоились, я мог увидеть сцену смерти любого из них. И в воспоминаниях блондинки – одной из жертв праздничного убийцы – я видел и ощущал все то же, что она. Толпу, удар ножом в спину, отворот мужского сюртука и то, как убийца обнял жертву: леденящая душу нежность к той, кого только что лишил жизни. От сюртука исходил нежный аромат лимона: свежий, волнующий. Эти воспоминания притупились из-за обилия событий последнего месяца, но сегодня я увидел флакон, и что-то блеснуло в моей памяти.

– Знаешь, Молли, что самое невероятное? – прошептал я, не отводя глаз от раскинувшейся на постели и такой безобидной с виду Нэнси. – Помнишь, что нам перед смертью сказала Элизабет? Я спросил ее: «Кто это сделал?» А она ответила…

– «Нэнси», – выдохнула Молли. – Ох ты ж, холера…

– Я думал, она просто зовет вас, – продолжал я, подходя ближе. – Но Элизабет в буквальном смысле отвечала на мой вопрос. За что вы убили свою сестру?

В глазах Нэнси мелькнула какая-то мысль, как у шахматиста, просчитывающего ход, и мне стало не по себе. Мур просто за нос меня водил, но теперь я ощутил именно то, о чем говорила Молли. Бам! И все встает на свои места.