И снова она! За эти дни мне в который раз пришло в голову, что любовь есть у всех вокруг, куда ни глянь. Я утешил себя тем, что, будь я жив, тоже стал бы полноправным участником бесконечных любовных драм, которые каждый день разворачиваются в нашем мире.

– Не говори им ничего, – умоляюще прошептала Нэнси, сжимая руку Лиама, но глядя только на Мура.

– Ты не видишь, Нэнси? Все кончено. – Мур устало глянул на меня. – После той случайной смерти виконта мы начали тайно встречаться. Нэнси якобы ходила на заседания книжного клуба, все знали, как она любит читать. Я был ослеплен ее красотой, и раскаянием, и… Я сирота, меня никогда не любили, а тут вдруг оказалось, что мы жить друг без друга не можем с первого взгляда, с того момента, когда я пришел в этот дом из-за гибели жениха Элизабет. Нэнси так интересовалась моей работой, всеми этими смертями, убийствами… Я… я должен был понять, что это не к добру, но не понял. Злился из-за дела Амелии Макартур, знал, что она убила мужа, а доказать не мог. Рассказал Нэнси про эту змею Амелию, про то, что виновные женщины уходят от правосудия чаще мужчин, – дескать, прямо как ты. А через неделю, семнадцатого ноября, Амелию нашли мертвой. Я сразу, сразу понял, чьих это рук дело! У меня глаза открылись. Нэнси призналась мне, плакала, говорила, сама не знает, что на нее нашло, и я поверил, но… но… Но через два месяца все повторилось. Я открыл ящик Пандоры, а закрыть его уже не смог.

– Чего за ящик? – шепотом спросила Молли, тронув мою руку.

Барона она уже усадила на стул и теперь держалась поближе ко мне – видимо, за историю с поцелуем я был прощен. Я вдохнул поглубже. Надо продержаться еще немного.

– По легенде, там… были заточены… все несчастья мира. Если открыть его, они… вырвутся на свободу, и закрыть его уже… невозможно.

– Если вы поняли, что Нэнси убила Амелию, зачем рассказывали ей про остальных преступниц? – спросила Молли, требовательно уставившись на Мура. – Она ведь потом еще не меньше четырех женщин убила!

– Я не рассказывал. – Мур вяло мотнул головой. – Она откуда-то узнавала сама.

– Откуда-то? Никто даже не предположит, что я газеты читаю? – гневно спросила Нэнси, и все повернулись к ней. Похоже, она совершенно не выносила, когда кто-либо сомневался в ее уме. – Там пишут обо всех судебных процессах, печатают портреты подсудимых!

– Это правда, – ввернул Робин.

– Я начала искать дела, в которых обвиняли женщин, смотреть результаты судов. Записывала имена тех, кого оправдали. Там были рисунки полицейского художника. Я выбирала тех, кто похож на маму. Вела список таких же подколодных змей, как моя мать, – горько сказала Нэнси. – Нанесли удар и скрылись? Не от меня! Ничего плохого я не делала, я наказывала виновных.

– И с чего вы так в этом уверены? – спросил я.

Нэнси, похоже, решила, что молчать уже бессмысленно: Мур ее выдал, и она бросала на него взгляды, полные недоумения, обиды и злости.

– С того, что, будь они невиновны, их не пугали бы мои письма с требованием денег за молчание, – отрывисто пояснила Нэнси. – Если отвечали и приходили с деньгами, значит, виноваты.

– Вы приглашали каждую из них на праздник семнадцатого числа, – понял Робин. – С ума сойти! Снова и снова повторяли самый ужасный момент своей жизни, только на этот раз уходящая белокурая женщина оказывалась в вашей власти!

– Мир без них немного потерял, я все-таки разумный человек, – сухо ответила Нэнси. – Они были убийцами. Так же, как…

Она не произнесла «моя мать», но я и так понял.