На пути мне попадались все новые и новые люди – набились в каждый закуток, и я очень надеялся, что хотя бы в моей комнате их не окажется. Я бы на их месте вообще перебрался в сад, но, видимо, все ждали, когда доварится содержимое котелка и его начнут раздавать. Окруженный искренним весельем, я чувствовал себя особенно мертвым. Зрение снова начало шалить, я бродил в толпе и не мог найти дверь в свою комнату.

Вдох, выдох.

Моя мечта не исполнилась. Ничто не предвещало, что Молли будет сильно убиваться, когда меня не станет. Ее любовь я не завоевал, и все же… Я выдавил какую-то жалкую, дрожащую улыбочку, но так и не понял, отразилась ли она у меня на лице. Если быть совсем откровенным, мне, похоже, хотелось любви, чтобы было кому разбить сердце своей смертью. Приятно уходить, зная, что тебя будет не хватать, но я выучил урок: нельзя заставить кого-то тебя полюбить, будь ты хоть сто раз граф.

Вдох, выдох, пауза, вдох.

Страшнее всего умирать нелюбимым и одиноким, но, бессмысленно бродя в этом круговороте лиц, я подумал: не так уж я одинок. Дом полон тех, кто видит меня в самом жутком и неприглядном виде, но не презирает за это, – гости, похоже, вообще перестали меня замечать. Мертвец был сенсацией только поначалу, потом всех отвлекли развлечения: чудесный мир живых, полный угощений и радостей. Вдох, выдох.

Все, кого я встретил на своем коротком жизненном пути, будут жить дальше. Молли, Фрейя, Фаррелл. Любить значит отпускать. И, как бы ты ни любил жизнь, однажды придется отпустить и ее. Выдох, пауза, пауза. Еще попытка. Вдох. Дверь в комнату! Вот же она.

Я толкнул ее всем телом и погрузился в благословенную тишину. Здесь любезно развели камин, но гостей не впустили. Какое счастье! Шатаясь, я добрел до кровати и попытался вытащить из-под нее летопись своих воспоминаний, разросшуюся за последний месяц до невероятных размеров. Ничего не получилось: я чуть наклонился, почувствовал, что сейчас задохнусь, и выпрямился. Что же делать… Я хотел как-то донести до обитателей дома мысль, что рукопись нужно передать Бену, если он однажды объявится. Вдруг ему захочется узнать, какими были месяцы между первой моей смертью и второй, окончательной? Вдох, уже не очень успешный, выдох. Раньше мне казалось, что смерть – дело мгновенное и ты либо жив, либо нет, – но, похоже, это скорее процесс. И нет рядом Бена, чтобы поделиться с ним такой великой мыслью. Слабый вдох, слабый выдох.

Из последних сил я подошел к столу, макнул перо в чернильницу и набросал на листе бумаги портрет Бена: кружочек, а на нем точки-глаза, обведенные маленькими кружочками. Надеюсь, они поймут, что это пенсне. Листок я бросил на пол, поближе к кипам бумаг под кроватью. Свои запасы прекрасной одежды я бы хотел передать бедным – Фарреллу она точно будет мала, – но не придумал, как нарисовать это пожелание, и рухнул на кровать.

Ну вот и всё. Пожалуй, я готов отдохнуть.

– Джон, – позвал тихий голос.

Я с трудом открыл глаза. В комнате никого не было.

– Джон.

Кажется, это из сада. Окно было распахнуто, за ним мягко шумели цветущие сливы. Белоснежные лепестки опадали, и некоторые ветром намело в комнату, как снег. Голос был незнакомый – видимо, кто-то из гостей решил позабавиться. Я снова закрыл глаза.

– Джон, – с укоризной повторил голос.