Я недоверчиво оглядывал себя снова и снова. Кожа приятного цвета, белки глаз действительно белые, зубы здоровые, губы больше не отливают синевой. Я успел позабыть, как хорошо выглядел до того, как Гарольд Ньютаун явился ко мне в дом искать танамор.

– Мистер, – прошептал за дверью голос Молли. – Слышу, вы проснулись. Я воды согрела, хотите? Помню, когда ожила сама, больше всего на свете хотела вымыться как следует.

– Да, да, благодарю.

Я по привычке прокашлялся, хотя голос теперь слушался меня и без этого. Молли заглянула в комнату, и я порадовался, что с вечера заснул не раздеваясь. Она оглядела меня, от спутанных волос до мятых брюк с пятнами земли и травы на коленях, и лицо ее приняло какое-то неуверенное выражение. Желтое платье Молли сняла – была в своем обычном, темно-синем, с заплаткой на боку.

Она повела меня в сад за домом, куда уже успела вытащить деревянную лохань.

– Вы моетесь на улице? – не поверил я. Во время своей полужизни в ее доме я как-то не задавался этим вопросом. – А если соседи увидят?!

– Так воду потом удобно выливать… – сконфуженно пробормотала Молли. – И тепло сейчас, солнце греет, приятно. А соседи что? У нас тут деревья густые, ничего не видать. Так, мыла нету. – Она засуетилась. – Мы золой или глиной натираемся, но вы, наверное, к такому не привыкли.

– Нет, нет, зола подойдет, – торопливо ответил я.

Помыться и правда хотелось с невероятной силой.

Молли натаскала в лохань несколько ведер воды и смущенно скрылась, оставив мне простыню и горшок золы. Сорвав с себя одежду (у меня работают обе руки, это ли не счастье!), я погрузился в воду и невольно застонал от удовольствия.

Я плескался, пока вода не остыла окончательно, подивился забытому чувству холода, когда мокрым вылезаешь из ванны, и поскакал одеваться, завернувшись в старую простыню. Учуял восхитительный запах какой-то еды. О, ну что за чудо – нюх! Теперь пора бы проверить свое чувство вкуса. Я натянул первый попавшийся костюм и отправился в главную комнату – кухню, столовую и спальню одновременно.

После вчерашнего шумного праздника дом казался удивительно тихим. Фаррелл и Фрейя, сидевшие за столом, поднялись, и я насладился восхищением на их лицах, когда они увидели меня столь чистым, красивым и живым. Я улыбнулся. Еще вчера ради улыбки мне надо было напрягать все неподатливые мышцы лица, а теперь менять выражение стало удивительно просто. Какой комфорт!

Я ждал от Фрейи хоть небольшого комментария, но она еще какое-то время потрясенно таращилась на меня, потом молча отошла к полке и загремела какой-то посудой. Фарреллу пришлось говорить за двоих.

– Вот чудеса, и вправду ожил! – выдохнул он. Молли тем временем тихонько опустилась на скамейку у стола. – Ладно, садись, садись. Мы тебе вчера рагу оставили, подкрепи силы.

Я сел, отметив про себя, что колени сгибаются без усилий. Мне подали миску какого-то варева, и это оказалась самая вкусная еда в моей жизни. Я едва не выл от наслаждения, потом с готовностью выпил предложенный мне отвар из листьев – кажется, смородины. Все трое безмолвно наблюдали за мной. Очевидно, произошедшая со мной перемена не только мне казалась чудом.

– Танамор тут, не пропал, – сказала Молли, когда я закончил есть. Она бережно вытащила из кармана три обломка зеленого мрамора и показала мне. Они больше не сияли, но по-прежнему притягивались друг к другу, образуя трилистник. – А теперь надо поехать и от него избавиться. Мы с вами все от него взяли, что могли: он меня оживил, потом вас. Пора и честь знать.

– Снова зароем?

– Нет. В море выбросим. Упокоим его так, чтоб никто больше не потревожил.