– А вдруг он еще понадобится, и… – начал я, но осекся под ее строгим взглядом.

– Мистер Гленгалл, вы сказку помните? Мерлин подарил ирландской девушке танамор, чтобы она возлюбленного к жизни вернула. Вот только она была хитрая дочь своего народа и, когда любимый ожил, решила такую ценность себе оставить. Не вернула Мерлину волшебные камни, и потом, говорят, плохо кончили и она, и юноша, которого она вернула. А все потому, что надо быть благодарным и не жадничать. Та девушка этого не сумела, а я сумею. Едем прямо сейчас.

– К чему так торопиться? – пролепетал я, потому что в глубине души мне все же было немного жаль расстаться с такой драгоценностью.

– К тому, что целая толпа вчера видела, как он вас вернул, – назидательно сказала Молли и погладила камни у себя на ладони. – Я, конечно, доверяю соседям, но не настолько, понимаете? Нельзя допустить, чтобы вся эта история с танамором, который жизнь из своих хранителей высасывает, заново началась. Не людская это сила, нельзя смертным его хранить. Я сейчас же его выброшу. Фаррелл вон со мной согласен, а он кой-чего в этом понимает.

Фаррелл кивнул, и я покосился на Фрейю – с ее стороны не доносилось ни звука, что показалось мне подозрительным. Эта женщина никогда не молчит слишком долго. Тем не менее Фрейя просто сидела и смотрела, как открывается и закрывается мой рот.

– Молли, ты права, – покорно ответил я и поднялся, по привычке опираясь на стол.

И почувствовал: мне ведь это больше не нужно! Каждая мышца работала просто замечательно: молодое, здоровое тело. В экипаж я вскочил едва ли не прыжком.

– Не побросать тебе больше меня через заборы! – весело сказал я Фарреллу, забравшемуся на козлы.

Тот тепло усмехнулся в ответ. Молли уселась на скамью рядом со мной, но не так близко, как обычно. Это было непонятно: на ее месте любой держался бы от меня подальше, когда я был жутким мертвецом, а не наоборот. На всякий случай я украдкой понюхал воротник своей рубашки, но запах был отличный: лавандовая вода и чистое тело, до скрипа начищенное золой.

Поездка получилась короткой. Я думал, Фаррелл повезет нас в свой Тилмароун, но он свернул на перекрестке в другую сторону и стремительно довез нас до незнакомого пустынного берега, голого, как коленка. Ни деревца, ни травинки, одни скалы – и море, насколько хватает взгляда. Наконец-то я смог почувствовать его запах: соленый и сладостный, наполненный всеми красками жизни.

Молли бережно вытащила трилистник из кармана. Полы ее платья трепал ветер, хлопал ими, как парусом.

– Настоящее чудо произошло, – благоговейно прошептала она. – Вы ожили.

Она прижала танамор к губам и так замерла. Этот страстный жест навел меня на одну мысль.

– Слово «танатос» на древнегреческом значит «смерть», – тихо сказал я, чтобы заполнить тишину: Молли определенно испытывала какое-то сильное чувство, похоже, более сильное, чем я. – А «мортем» на латыни – тоже «смерть». Но я тут подумал: слово «амор» на латыни означает «любовь». Вдруг трилистник когда-то в древности нарекли так не только по двум именам смерти? Может, «танамор» – это «любовь» и «смерть»?

– Красиво, – Молли слабо улыбнулась. – Мне нравится.

Я думал, она предложит мне бросить танамор в воду, все-таки моя семья столько лет хранила его частицу, но Молли размахнулась и сама швырнула его как можно дальше от берега. Три зеленых обломка мрамора на мгновение поймали лучи утреннего солнца, ослепительно блеснули – и упали в воду.