— Никола! Ты что, очумел?!

— Извините, товарищ майор, не смог я…

— Чего не смог?!

— Да по покойнику проехать…

Мы умолкаем. Танк шлёпает дальше, а у меня перед глазами возникает картина, которую я видел в Клину. Раскатанный в блин, вмёрзший в укатанный лёд дороги немецкий труп, по которому уже не раз прошлись и гусеницами, и колёсами, и ногами…

Внезапно ползущий перед нами «газик» тормозит, из него выскакивает «НКВДэшник» с автоматом наперевес. Нам не видно из-за тента, что случилось, но я сразу соображаю, что просто так он останавливаться не будет.

— Никола, давай влево!

Двигатель слегка добавляет обороты, танк легко пробивает снеговой барьер и вылезает перед грузовичком. Мать честная! Да что же это?! Прямо перед машиной двое немцев. Один на коленях, второй лежит рядом. Тот, который ещё держится, весь в чёрных пятнах обморожений, лежащий — закутан в шинель, но на руках ничего нет, кроме толстенного слоя бинтов. Впрочем, замечаю, что кисти у горе-вояки тоже отсутствуют, одни культяпки…

— Стой!

«Т-4» послушно замирает на месте. Я вылезаю наружу, и меня сразу пробирает ветерком, несмотря на ватный комбинезон и тёплое бельё. Спрыгиваю на снег с вытащенным из кобуры «люгером» и разгребая валенками снег подхожу к майору. Немец плачет, а может, просто от мороза у него текут слёзы. С трудом разбираю его речь:

— Нихт шиссен… Гитлер капут… Найн эсэс. Их бин мюзикляйтер… Майне камераден…

Я смотрю на него и соображаю. Ближайшее место, откуда он мог прийти, освободили ещё двадцать второго. Сегодня первое. Это что же, он девять дней при сорокаградусном морозе где-то отсиживался?! Ну, блин, ерш твою двадцать… Силён! Между тем из-под тента высовывается голова давешней блондиночки, с которой я танцевал у Сашки. При виде замёрзших фигур она всплёскивает руками и вываливается наружу. Не обращая на нас никакого внимания, бросается к лежащему на снегу неподвижно немцу, и я не верю своим ушам:

— Да будете вы добычей троллей!

До чего же знакомое ругательство! Матушка моя частенько так выражалась. Землячка! Твою ж мать! Тем временем медичка торопливо осматривает безрукого, затем обращается к нам:

— Люди вы или нет, в конце концов?! Его срочно надо в госпиталь, иначе умрёт! У него ампутация и переохлаждение!

Майор обалдело смотрит на неё, не понимая ни слова. Я перевожу:

— У немца нет рук. Он замерзает. Надо срочно в тепло. И врача.

— А ты откуда знаешь, что она говорит?

— У нас на Севере норвежцев полно. Научился.

— Да пусть подыхает. Уже не жилец.

— Да ладно, тебе, майор. Положим в кузов. Доедет — его счастье. Нет — значит, судьба. Тебе потом с этими бабами общаться легче будет. Прикинешься добреньким.

— А этого куда девать?

Он показывает на второго.

— Да посадим его в танк. Места хватит…

… При звуках родного языка норвежка замирает от удивления. Втроём мы закидываем лежащего без сознания «ганса» в кузов, второго засовываем в танк и усаживаем на полик. Тот стучит зубами, не может согреться. Костя, наш заряжающий молча суёт ему запасной ватник, который мы одеваем, когда надо делать грязную работу. Через некоторое время фриц успокаивается. А ещё через полчаса, получив от нас пару сухарей и подогретую на радиаторе воду, совсем приходит в себя. Между тем наш путь заканчивается.