Ночью долго лежа без сна и вслушиваясь в беззаботное похрапывание супруга, она приняла решение, которое ей казалось единственно верным. Именно оно заставило ее подняться чуть свет в это воскресное утро и плестись через весь микрорайон на самую окраину, туда, где располагалась больница. В руках у нее была легкая дамская сумочка и пакет, в котором еле разместился большой трехлитровый термос. Именно его всегда брал с собой Сеня в поездки, и именно его всякий раз наполняла она кофе. Остатки этого напитка до сих пор плескались в небьющейся колбе. Ну не имел Сеня привычки споласкивать опустевшую посудину — и все тут. Верочка искренне надеялась, что эта его манера поможет пролить свет на многие неприятности, следовавшие чередой одна за другой…

— Таня… Танюша… — Верочка осторожно постучала согнутым пальцем в переплет оконной рамы полуподвального помещения. — Выйди, пожалуйста, на минутку.

Татьяна, санитарка терапевтического отделения, по совместительству сторож, вышла через пару минут, зябко поеживаясь и широко зевая.

— Ты, что ли, Вер? Чего это в такую рань притащилась? Чего не спится под боком у мужика? Ладно, заходи…

Верочка поторопилась за Татьяной в приветливо распахнутую дверь черного хода. Та провела ее в подсобное помещение, служившее одновременно и столовой для медперсонала, и местом ночного отдыха для дежурных, и, с грохотом поставив чайник на раскаленную электроплитку, сонно пробурчала:

— Холодина всю ночь. Плитку вон приходится жечь. А к утру голова раскалывается. Да ты проходи, Вер, не обращай на меня внимания. Я когда не высплюсь, то злюсь на весь мир…

Эту особенность, собственно, присущую многим людям, Верочка за Татьяной отметила еще в те времена, когда лежала в больнице. Та вечно чрезмерно широко размахивала шваброй или нарочито громко двигала стульями, если случалось совмещать одновременно ночное и дневное дежурства. В такие моменты больные прятали носы под одеялами и старались не улыбаться, дабы не разъярить еще больше и без того рассерженную непонятно на что санитарку. Верочка к подобным проявлениям ее гнева относилась спокойно. За долгое время, проведенное на больничной койке, ей удалось разобраться в причинах столь невероятных перепадов настроения и оценить истинное милосердие, которое Татьяна излучала, будучи не очень измотанной…

— Таня, — начала Верочка, пристроившись на кончике стула, стоявшего в изголовье больничной кушетки. — У меня к тебе огромная просьба… Только мне очень нужно, чтобы об этом никто не знал. Вернее, знал, но…

Она замолчала, стушевавшись от мгновенно широко раскрывшихся Татьяниных глаз, и через паузу продолжила:

— Понимаешь, тут такое дело…

— Ладно, подожди, — пришла ей на помощь сердобольная санитарка, выхватывая с подвесной полки две чашки, сахарницу и заварочный чайник. — Сейчас я чайку организую, а потом поговорим…

Минут через пять чайник отчаянно зафыркал, подбрасывая крышку, и Татьяна разлила кипяток по чашкам.

— Давай сахарку клади побольше, — подбадривала она Верочку, про себя отмечая мертвенную бледность и слишком уж озабоченный вид гостьи. — Вот.., чай вкусный, цейлонский. Валерик со «Скорой» принес.

Помнишь небось Валерика-то?

— Помню, — Верочка осторожно отхлебнула обжигающий напиток и сразу же отставила чашку подальше. — Тань, мне особенно некогда чаи распивать. Я для того и пришла пораньше, чтобы не многим на глаза попасться.

— А в чем дело-то? — Вконец заинтригованная Татьяна плюхнулась на кушетку и вся обратилась в слух. — Рассказывай!

— Рассказывать особенно нечего, — начала Верочка, доставая термос из пакета.