— Не потребовали ли вы у него объяснений по этому поводу?

— Нет, в контексте нашей с ним встречи это не представлялось возможным. Но по тому, как он говорил о совещании, было видно, что он совершенно не сознает его конфиденциального характера.

— Где происходили ваши переговоры?

— Здесь, в Белом доме, на южной веранде.

— Не мог ли кто-нибудь подслушать вас? Нет ли там поблизости окон, ниш, колонн, кустов или деревьев, за которыми есть возможность спрятаться?

— Нет, там нет ничего подобного. Сами понимаете, что в последнее время я стал крайне осторожен. Я совершенно точно знаю, что во время этой нашей встречи на расстоянии ста шагов в округе не было ни единой живой души.

— Тогда получается, что подслушать вас было невозможно?

— То-то и оно. И тем не менее содержание нашей беседы уже сделалось достоянием гласности. Повторяю, остальные трое участников этого совещания нанесли бы явный ущерб своим собственным интересам, если бы обмолвились о нем хоть словом.

— И точно таким же образом была обнародована информация о предыдущих собеседованиях и совещаниях с вашим участием?

— Говорю же вам, мистер Картер, эти шпионы преследуют меня повсюду. При этом я уже прибегал ко всем возможным уловкам: выбирал помещения для совещаний в самый последний момент, принимал посетителей вне очереди — и все это ни к чему не привело.

— Изменение местонахождения тоже не меняет дела?

— Нисколько. Где бы я ни находился со своими советниками, куда бы я с ними ни удалялся — все это не улучшает ситуации. Неизвестный лазутчик умудряется даже подслушивать мои частные беседы: и с женой, и с членами семьи.

— Какая гнусность! — воскликнул Ник Картер. — Пожалуй, кто-нибудь и в настоящее время нас подслушивает?

— Я более чем уверен в этом, — вздохнул президент.

— Вы говорили, — продолжал сыщик, — что вас подслушивали и в тех случаях, когда деловые встречи не были назначены заранее?

— В том-то и беда. И днем и ночью меня окружают невидимые шпионы. Кстати, я вспомнил инцидент с итальянским послом. Проезжая во время верховой прогулки мимо итальянского посольства, я вспомнил о переговорах, которые вел за неделю до этого с послом и которые окончились ничем. Так как у меня тогда появилась новая мысль по интересовавшему нас делу, я спешился и приказал швейцару доложить о себе. В приемной мы беседовали с послом в течение получаса. Я хорошо знаю, что поблизости не могло быть посторонних. И что же дальше? На следующий день ко мне поступает запрос от итальянского посла, не говорил ли я французскому послу о нашей встрече, ибо тот оказался прекрасно осведомлен о ней. Еще пример. К числу моих близких друзей и приверженцев принадлежит сенатор Марк Галлан. Вам, вероятно, известно, что он является представителем штата Канзас, а поскольку вместе с тем он является лидером для всего населения к западу от Миссисипи, то мы его обыкновенно так и называем: Западным сенатором.

— Я хорошо с ним знаком и могу этим гордиться.

— Да, помнится, он как-то упоминал о важных услугах, которые вы ему оказали. Так вот, в этом же самом кабинете, с глазу на глаз, Галлан открыл мне некоторые из своих грандиозных планов, осуществление которых должно существенным образом отразиться на нашей внутренней политике. И, как вы думаете, что произошло дальше? Сенатор Гарденер, заклятый враг и непримиримый политический противник нашего общего друга, на следующее утро направляет запрос правительству, зачитывая чуть ли не дословно по стенограмме всю беседу Галлана со мной, и спрашивает, были ли достигнуты какие-либо соглашения по этому поводу без ведома и одобрения народных представителей.