|
Он сделал свое дело и, попрежнему хлопоча о движении вперед, без собственного ведома и желания, наперекор самому себе, начал принимать характер коснения. В эти три года были напечатаны в нем большие критические разборы Полевого сочинений Державина, Жуковского, Пушкина и повести: «Блаженство безумия», «Живописец», «Эмма». В тех и других Полевой высказался вполне, в тех и других вполне выказались угол его зрения, сгиб его ума, характер его образования, равно как вполне отразилась его эпоха, с живою деятельностью, беспокойным тревожным движением, заносчивостию, юношеским жаром, простодушным убеждением, с полуфранцузскими тенденциями и полунемецкими идеями, с. поверхностностию и неопределенностию в понятиях, с чувствами вместо мыслей, предощущениями вместо отчетливого сознания, часто с громкими словами и туманными фразами вместо теории, с смелостию, отвагою, одушевлением. В этих статьях и повестях Полевой как бы поспешил представить результат своей журнальной деятельности, разом целостно и обдуманно высказав в них все, о чем говорил несколько лет отрывочно и случайно. Он как будто чувствовал, не сознавая этого ясно, что возникает в нашей литературе новое движение, ему неведомое и непонятное, – и торопился высказаться вполне и определенно. А новое между тем действительно возникало, – и Полевой отступил от Пушкина, как от отсталого поэта, в ту самую минуту, когда тот из поэта, подававшего великие надежды, начал становиться действительно великим поэтом; с первого же разу не понял он Гоголя и, по искреннему убеждению, навсегда остался при этом непонимании…[22 - В «Московском телеграфе» были напечатаны критические статьи о VI главе «Евгения Онегина» (1830, ч. XXXII) и о «Борисе Годунове» (1831, ч. XXXVII, № 2 и 1833, ч. XLIX, №№ 1 и 2). Статья 1833 года перепечатана в «Очерках русской литературы» Н. Полевого, ч. I, СПБ, 1839, стр. 145–210).В рецензии, напечатанной в «Московском телеграфе» (1831, № 17) Полевой обвинил Гоголя в «недостатках слога», «бедности воображения», «в неуменьи увлекать читателя подробностями». Враждебно-пристрастное отношение Полевого к Гоголю еще больше обнаружилось позднее в его статьях и рецензиях о «Ревизоре» («Русский вестник», 1842, № 1) и «Мертвых душах» (там же, №№ 5 и 6).]
С прекращением «Телеграфа» поприще Полевого, как журналиста, было кончено, и ему следовало ограничиться так называемыми солидными трудами – доканчивать свою историю, писать и издавать книги… Но что прикажете делать с неугомонною журнальною натурою? Быть столько времени и с таким успехом первым голосом в журналистике – и слышать новые, дотоле безвестные голоса, которые поют уже совсем другую песню – на это у него недостало силы резиньироваться. Из журналиста он пошел в сотрудники, расходился и вновь сходился с журналами, в которых участвовал, принимался было за редакцию новых – и только доказывал этим, что время его прошло невозвратно… При этом, естественно, не мог он не увлекаться спорами, полемикою, выгоды которых уже не могли быть на его стороне… Но довольно об этом: заслуги Полевого так велики, что, при мысли о них, нет ни охоты, ни силы распространяться о его ошибках…[23 - С конца 1837 года Полевой переехал в Петербург и стал на короткое время негласным редактором «Северной пчелы» и «Сына отечества». Позднее Полевой систематически участвовал в «Северной пчеле» под псевдонимом «ZZ». Помимо участия в названных изданиях, Полевой редактировал в 1841–1842 годах журнал «Русский вестник», не имевший никакого успеха.]
О его драмах мы ничего не скажем, кроме того, что они доказывают его удивительную способность быть всем в области беллетристики и во всем действовать с большим или меньшим успехом. |
