Головокружительный взлет Распутина совпал с возвращением в монаршую милость князя Владимира Мещерского, издателя ультрареакционной газеты «Гражданин», которая получила новые богатые субсидии. После встречи со старцем Мещерский почувствовал себя полным здравомыслия и на гребне подъема. Перед ним был именно тот type de moujik, каким он хотел его видеть: набожным и лояльным. Эта похвала Распутину из уст Мещерского пришлась по вкусу императору, который сказал князю: «Я очень рад, что ты лично познакомился с Григорием и что твое мнение согласуется с моим». Теперь в глазах Николая истинную Россию воплощали Распутин, Мещерский и его газета, и, наконец, патриотическая организация «Союза русского народа» со своими 3500 секциями, разбросанными по всей империи. Либералы же были в его глазах, мягко говоря, чем-то вроде чужеземцев. Теперь им овладела жажда физического ощущения пыла любви народных масс. В 1909 году, по случаю 200-летия Полтавской битвы, он вышел к крестьянам, явившимся к нему с депутацией из всех соседних деревень, и беседовал с ними с пяти до восьми часов вечера. «Он расспрашивал их о том, как дела в деревне, о земле, о личной жизни, – писал свидетель этой встречи генерал Александр Спиридович. – Царь умел разговаривать с простым людом. Его взгляд, полный доброты, его чарующая улыбка побуждали людей к откровенности, и они отвечали ему с простотою, легкостью и искренностью. Царю можно было сказать все, как на исповеди».

Два года спустя Александр Спиридович стал свидетелем другой сцены императорского триумфа – на сей раз в Санкт-Петербурге, на представлении «Бориса Годунова» в Мариинском театре 6 января 1911 года. По окончании первого акта Их Величества подали знак аплодировать; в этот момент занавес медленно взвился, открыв живописную картину из русской истории: царь Борис, бояре, стрельцы, народ – все, повернувшись к императорской ложе, грянули «Боже, царя храни» под звуки оркестра, а затем разом опустились на колени – это стародавняя Русь воздавала почести современной России. Зрители, стоя, со слезами на глазах, подхватили; когда гимн отзвучал, по залу прокатилось громоподобное «ура!». Люди плакали, махали веерами и платками, кричали «бис!», «бис!». Их Величества, не ожидавшие такой овации, были зримо потрясены. Румяные от радости Великие княжны растерянно оглядывались, не зная, как и держать себя перед таким неожиданным проявлением чувств. «Это были мгновения редкой красоты!» – заключал Спиридович. Правда, царю открылась одна деталь, грозившая смазать впечатление от эйфории: оказывается, труппа специально разыграла весь этот «спектакль», чтобы добиться лично от Его Величества удовлетворения требований хора, о чем дирекция и слышать не хотела… Ну что ж! Даже если артистами двигал чистый расчет, все равно публика в зале искренне продемонстрировала любовь к своему Государю!

Врожденный фатализм Николая II подпитывался всеми этими свидетельствами, видевшимися ему благоприятными. Но и перед лицом опасности он сохранял спокойствие, в глубине души тая уверенность, что все начертано на Небесах. Вот что сказал он своему министру Извольскому, который удивился его хладнокровию перед лицом Кронштадтского мятежа: «Если вы видите меня таким спокойным, так это потому, что я обладаю твердой, абсолютной уверенностью, что судьба России, моя собственная и судьба моей семьи в руках Господа, который поместил меня туда, где я нахожусь. Что бы ни случилось, я склонюсь перед Его волею, сознавая, что у меня никогда не было иных мыслей, как служить стране, которую он мне вверил».