|
Когда он предпринял попытку ввести систему земств в западных губерниях, Государственный совет, состоящий из кондовых монархистов, отверг этот проект. Задетый за живое, Столыпин подал царю прошение об отставке. Проконсультировавшись со своей матушкой и Вел. князьями Николаем Михайловичем и Александром Михайловичем, государь не принял ее. Тогда Столыпин потребовал, ставя это условием своего пребывания на посту, наделения его полномочиями для временного роспуска Думы и возможностью воспользоваться этим перерывом в ее работе для обнародования закона, отвергнутого Государственным советом. Кроме того, Столыпин, резко охарактеризовав действия Дурново и Тренева, которые особенно противились принятию его проекта, «усердно просил» государя не только осудить эти действия, но и «подвергнуть взысканию, которое устранило бы возможность и для других становиться на ту же дорогу». Столыпин сказал, что «этим лицам» следовало бы уехать из Петербурга и на некоторое время прервать свою работу в Государственном совете. Скрепя сердце государь подписывает указ о перерыве сессии, а также повелевает Дурново и Треневу выехать из столицы и до конца года не посещать заседаний Государственного совета. В душе порицая своего премьера за то, что тот слишком много берет на себя, самодержец тем не менее не видел возможности для немедленного отрешения его от должности. Но Столыпин понимал, что его отставка недалека. И в самом деле все «правые» вплоть до «октябристов» осудили «антиконституционный маневр» Столыпина. Получалось так, что, санкционировав действия премьера своею высочайшей подписью, Николай сам подорвал уважение к себе со стороны своих самых преданных сторонников. Он никогда не простит этому замечательному государственному мужу того, в какое неловкое положение попал по его вине. Столыпин понимал, что отставка его становится все более вероятной. «Положение мое пошатнулось, – говорил он товарищу министра внутренних дел П. Курлову, – и после отпуска, который я испросил себе до 1 октября, едва ли вернусь в Петербург председателем Совета министров».
В конце августа в Киеве должно было состояться открытие памятника императору Александру II Освободителю в присутствии Николая II и высших представителей правительства. Столыпин прибыл в Киев 25 августа, за четыре дня до прибытия царской семьи. Тысячи признаков указывали на то, что опала его неминуема: придворные более не искали его общества, в его распоряжение не предоставили особого экипажа… Древний город кишел полицией. Стиль работы охранных служб предусматривал использование двойных агентов для донесений о деятельности революционеров. Один из этих двойных агентов по фамилии Богров заверил власти, что в город просочились террористы, готовые к решительным действиям. Для того чтобы бравый агент мог наблюдать за ними и по возможности разоблачить, власти выдали ему билет в городской театр на торжественный спектакль 1 сентября 1911 года, где ожидалось высочайшее присутствие царя с дочерьми, двора и всех министров. «Пригласительные билеты в театр – именные, и никому передаваемы быть не могут… Форма одежды: для дам – белые или светло-серые вырезные туалеты, без шляп. Для кавалеров – белый форменный сюртук при орденах или фрак», – значилось в приглашении. Спектакль уже близился к концу, когда во время второго антракта, в 11 часов 30 минут вечера, к Столыпину, стоявшему перед первым рядом кресел, подошел одетый во фрак молодой человек и всадил в премьера две пули почти в упор. Столыпин пошатнулся; но, прежде чем опустился в кресло, повернулся к императорской ложе и осенил ее широким крестным знамением уцелевшей левой рукой – правая была прострелена. По свидетельству присутствовавшего при сем генерала Спиридовича, в возникшей суматохе покушавшийся попытался было смешаться с толпою и скрыться, но отважный генерал настиг его, нанес удар саблей – и был поражен, узнав в покушавшемся Богрова: он понял, что под маской тайного агента действовал предатель. |
