Все то, что Александра Федоровна писала своему супругу, было – она признавалась в том без всякого стыда – подсказано ей Распутиным. Впрочем, часто советы этого плутоватого мужика были здравомысленны. Хорошо зная народные нужды, он предупреждал императрицу, а через нее – императора об опасностях, которые влечет за собою обострение нужды маленьких людей. «Голод скорее повлечет за собою революцию, чем поражение», – говорил он. И предложил послать в хлебородные губернии пароходы и поезда, чтобы наладить снабжение больших городов. Всем сердцем осуждая войну, он признавал необходимость продолжения ее до победного конца, коль скоро уж было признано необходимым начать ее. Его «указания» благоговейно передавались царицей в Ставку. Она принимала министров, дискутировала с ними, принимала от них записки, высказывала свое мнение резким тоном. За всем этим она размышляла о славном прецеденте – другой немецкой принцессе, восседавшей на русском троне, Екатерине II, урожденной Анхальт-Цербстской. Родная дочь Распутина Мария напишет об этом со всею наивностью: «Царица Александра ныне заместила своего мужа во главе правительства. Я, как и две ее младшие дочери, была полна радости и гордости, и мы, все трое, утверждали, что ее временное правление станет более славным, чем правление Екатерины Великой».

Две другие Вел. княжны, Ольга и Татьяна, боялись, как бы их родительница не слишком переутомлялась. Госпитали, говорили они, слишком тяжелая задача для нее. Эти новые ответственности – тяжкая ноша, которая может причинить вред ее здоровью. Но не было похоже, чтобы силы царицы истощались – напротив, царица расцвела в этой своей новой роли! Первой заботой ее было устранить из кабинета тех министров, которые хотели разубедить царя брать на себя верховное главнокомандование. Нескольких либеральных министров, впоследствии назначенных Николаем, ждала та же участь: одни из них были уволены, другие, снискав неодобрение своего хозяина, вообще были отправлены в отставку. Те, кого назначали на их место, долго там не задерживались. Это была прямо-таки чехарда лиц, круговерть портфелей, дезориентировавшие общественное мнение. Месяц-другой – и никто больше не знал, кто чем занимается. За один только год, с осени 1915-го по осень 1916 года, глава Министерства внутренних дел сменялся пять раз, главноуправляющий делами земледелия – четыре раза, военный министр – трижды. Когда на посту председателя Совета министров недужного Горемыкина сменил Борис Штюрмер, беспокойство переросло в недовольство, чтобы не сказать раздражение. Иные упрекали этого бывшего товарища министра внутренних дел в том, что он заискивающий царедворец и ультрареакционер. Другие не могли согласиться с тем, чтобы политикой России в ее борьбе против Германии заправлял человек с немецкой фамилией. В посольствах других стран его ошибочно почитали пораженцем. Во время обеда во французском посольстве 23 марта 1916 года одна из приглашенных, русская княгиня В***, призналась Морису Палеологу: «Я в первый раз упала духом… До сих пор я еще надеялась, но, когда во главе правительства стал этот ужасный Штюрмер, я потеряла всякую надежду». На реплику же посла, что у Сазонова достаточно патриотизма, чтобы настоять на необходимости решительного продолжения войны, гостья ответила: «Но неизвестно, сколько времени он сам пробудет у власти. Вы не представляете себе, что творится за его спиной и скрыто от него. Императрица ненавидит его за то, что он никогда не преклонялся перед подлым негодяем, бесчестящим Россию… Возьмите, – продолжает она, – императора; разве ему не суждено вести Россию к погибели? Не поражает ли вас его неудачливость?… Что бы он ни предпринимал, даже самые лучшие его начинания не удаются ему или обращаются против него.