От Коковцева не ускользнуло, что государь не предложил ему сесть. Ему показалось, что дверь из кабинета в уборную была приотворена, чего никогда раньше не бывало, и что кто-то стоит за дверью – уж не царица ли?! – и подслушивает их разговор. Обеспокоенный здоровьем царя, он задал вопрос: «Ваше Величество, что с Вами? Вы так устали, так переменились с прошлого января, когда я видел Вас в последний раз, что я позволяю себе сказать Вам, что вам необходимо подумать о Вашем здоровье. Те, кто видит Вас часто, очевидно, не замечают Вашей перемены, но она такая глубокая, что, очевидно, в Вас таится какой-нибудь серьезный недуг».

«Выражение лица государя было какое-то беспомощное. Принужденная, грустная улыбка не сходила с лица, и несколько раз он сказал мне только: „Я совсем здоров и бодр, мне приходится только очень много сидеть без движения, а я так привык регулярно двигаться. Повторяю вам, Вл. Ник., что я совершенно здоров. Вы просто давно не видели меня, да я, может быть, неважно спал эту ночь. Вот пройдусь по парку и снова приду в лучший вид“».

При заявлении Коковцева, что ему была поручена подготовка материалов к будущим мирным переговорам и что государю было угодно высказать свои соображения по этому чрезвычайно щекотливому вопросу, государь положительно растерялся и долго молча смотрел на собеседника, как будто искал в своей памяти то, что выпало из нее сейчас… «… Я еще не готов теперь к этому вопросу. Я подумаю и вам скоро напишу, а потом при следующем свидании мы уже обо всем подробно поговорим», – сказал он и проводил Коковцева к выходу. «Слезы буквально душили меня», – вспоминал тот.

Ему показалось, что его обожаемый государь не способен понимать, что происходит вокруг, словно отрезан от внешнего мира. У него осталось убеждение, что государь тяжко болен и что болезнь его – именно нервного, если даже не чисто душевного свойства.

Тем не менее государю все же от случая к случаю приходилось брать себя в руки, выпячивать грудь колесом и делать вид, что он еще управляет. Вот как вспоминает об императоре Шарль де Шамбрен, побывавший на приеме в Царском Селе: «Вышел император – по-простому, в серой казацкой черкеске; несмотря на опухлость, черты его усталого лица сохраняли былую привлекательность. Он задавал банальные вопросы, не слишком интересуясь ответами… Двор казался весьма озабоченным. Граф Фредерикс, которому на взгляд только чешуя из орденов не давала рассыпаться в прах, опирался на трость, перевязанную голубой лентой; большой церемониймейстер барон Корф был красен, как помидор; выстроившиеся вдоль стены высшие сановники казались героями произведений Кокто. Что же касается лакеев, сияющих галунами, то они разговаривали между собой без всякого стеснения. Какой контраст с тем бесстрастным видом, безупречною выправкой, le bon chic, который отличал их еще на прошлой неделе! Какая-то поломка случилась в механизме некогда отлаженной машины, и оттого разладились все ее шестеренки и пружинки, вплоть до дворцовой прислуги… Прежде чем покинуть этот золоченый зал, где он только что выступал в роли фигуранта, царь окинул своих слуг строгим взглядом, сжимая кулак… Увы! В этой вызывающей позе он больше походил на самозаводящийся автомат, чем на истинного автократа, готового сломить чье угодно сопротивление».

Деградация морального и физического здоровья государя отмечалась всеми. Кое-кто нашептывал, что царь травит себя наркотическим зальем, которое получает от тибетского целителя Бадмаева, друга Распутина. Другие, вопреки очевидному, пускали слух, что он заглядывает в бутылку. В действительности же расстройство здоровья самодержца было вызвано исключительно политическими и семейными обстоятельствами. При всем своем редкостном самообладании ему все труднее было сопротивляться докучавшим ему царице и ее верной наперснице – толстушке Анне Вырубовой, остававшимся во власти фантома покойного Распутина.