13

Чтоб не слышать причитаний Никиты Ивановича, чтоб не видеть соболезнующих взглядов, не слышать вздохов своих премудрых бояр, Алексей Михайлович уехал поглядеть лазарет, устроенный сердоболием Федора Михайловича Ртищева. Уехал, взяв с собою тайных своих приказных и людей в чинах небольших, но близких: Афанасия Матюшкина, Артамона Матвеева да еще Афанасия Ордина-Нащокина.

Раненые помещались в монастыре, в срубленных наскоро избах, просторных, чистых.

Ходили за болезными монашенки, крестьянки, дворянки тоже были.

Царь пожаловал на стол раненым двадцать рублев, а бывшие с ним люди тоже дали, кто сколько мог: по пяти рублев, по десяти.

Здесь государь узнал в одном из раненых Савву. Лицо у пятидесятника стало словно бы каменное. Словно бы, закрыв глаза, думал он о самой вечности. На щеках румянец, губы сжаты, а дыхания и не слышно почти.

— Этот без памяти уж пятый день, — объяснили государю.

— Я его знаю, — сказал Алексей Михайлович. — Добрый человек. Поберегите его.

Отобедав в монастыре, царь поехал на землю поглядеть.

Выехали на луг между двумя рощицами. Луг — сплошные колокольчики, вдали озерко. Подъехали к воде — утки в камышах. С выводками. Людей не боятся, плавают, хлопочут по своим утиным делам.

Вдруг скопа снялась. Близко сидела.

— Ах ты! — загорелся Алексей Михайлович и толкнул в плечо Матюшкина. — Афанасий, ты мне все же сыщи этакого сокола али челига, чтоб мог скопу заразить. Чтоб когти на когти, чтоб бой между птицами случился, ну и чтоб победила моя.

— Давно ищу такого сокола, государь, — виновато повздыхал Матюшкин. — Знаю про твою охоту — скопу добыть. А порадовать пока, государь, нечем. Скопа, как орел, велика. Сокол смел, да ведь не дурень…

— Ты ищи, Афонька! Ищи! — И повернулся к Ордину-Нащокину. — А у молдавского князя Василия хороши соколы? Я слыхал, ты при его дворе целый год жил.

— Соколы у господаря Василия Лупу отменные, — ответил Ордин-Нащокин. — Однако господарь в летах. И на охоту не ездит. Вернее сказать — не ездил.

— Да-а! — покачал головой Алексей Михайлович. — А скажи, отчего князь Василий своего государского места лишился?

Вопрос был прост, да на простые вопросы отвечать всего труднее. Афанасий Лаврентьевич посмотрел государю в лицо и тотчас ушел в себя, говорил, думая над словами:

— Господарь Лупу много доброго людям делал. Церкви ставил, мощи переносил, открыл школы и больницы… Однако ж он, будучи сам из греков, молдавский народ называл разбойниками… Пятнадцать тысяч на столбах, вдоль дорог, повесил.

— Вот и я говорю! — встрепенулся Алексей Михайлович. — Не строгостью, а любовью! Будь моя воля, никого бы не казнил.

И, прочитав на лице Ордина-Нащокина недоверчивое удивление, сказал, простодушно огорчась:

— Голову отстукать у царя власти сколько угодно, а вот разбойника к сохе приучить, тараруя к делу — нету у царя власти. Разбежишься доброе устроить да и сядешь там, где сидел. Всем ведь чего-нибудь недостает! Крестьянам — земли, купцам — денег, царю — людей. Эх, с полсотенки бы толковых!

И поглядел на Афанасия Лаврентьевича так же вопрошающе, как тот давеча на царя.

Однако ж хоть и жаловался Алексей Михайлович на своих слуг, а они дело знали. Вернулся государь на свой стан — радость ждет.