— А ты про хорошее скажи. — Анна Ильинична уже не насмехалась над бедной полковничихой, черные глаза ее сияли любопытством.

— На Мефодия, двадцатого, примета есть. Коли над озимым хлебом паутина или мошкара — жди на этом месте перепелов.

— Ну зачем это мне перепела? — закапризничала Анна Ильинична.

— Тебе-то, конечно, не надобны, у тебя все есть, а охотники такие места ищут и сидят во ржи до самой ночи, белого перепела ждут. Белый перепел хозяин всех перепелов. Великой данью от охотника откупается.

— А не желаете ли посмотреть павлинов? — спросила гостей Федосья Прокопьевна.

Все пожелали, и очень боярыням повезло, потому что все четыре самца раскрыли хвосты, и Любаша простодушно воскликнула:

— Я нынче как в тридевятом царстве!

Посидели боярыни в теремке молча, послушали райское пение заморских птиц.

— А не пора ли тебе к гостям выходить? — спросила Анна Ильинична хозяйку, и та встрепенулась, поспешила в дом переодеваться.

Мужчины праздновали отдельно, но хозяйка должна была каждого гостя почтить выходом.

В розовом шелку да атласе поздравляла чашей Федосья Прокопьевна старшего на пиру Бориса Ивановича Морозова.

— Как заря утренняя! — воскликнул боярин, любуясь невесткой.

К князю Долгорукому Федосья Прокопьевна вышла в изумрудном наряде с изумрудными пуговками. И зеленое тоже было к лицу молодой боярыне.

Царева ловчего Матюшкина она приветствовала в тяжелом золотом, византийской работы одеянии.

— Ах, еще бы чеботы из пурпура — была бы ты императрица царьградская, — снова не смолчал Борис Иванович.

В четвертый раз к брату Федору вышла она в белом атласе, в жемчужном кокошнике. И молчали мужчины, изумленные благородством и красотою супруги Глеба Ивановича.

А в пятый раз для поцелуев она вышла к столу вся как маков цвет. Целовали ее гости по очереди, и дарила она их усольскими чашами из белой эмали, с тюльпанами и травами и лебедями на дне.

Разъехались гости, довольные угощениями, а Борис Иванович остался. Любил он тихим вечером беседовать с умницей Федосьей Прокопьевной.

6

По свече сползала тяжелая капля воска.

— Мыслю, что мир устроен вот как эта свеча, — сказал Борис Иванович, блестящими молодыми глазами глядя через огонь на Федосью Прокопьевну. — Жизнь праведников горит и тает. Но свеча погаснет, а свет праведников не растворяется в бездне мира. Он есть незримый камень в светоносных палатах царства Божьего.

— Выходит, что грешники горят в аду, а святые — в свету? — чуть не шепотом спросила Федосья Прокопьевна.

— За истину гореть не страшно! Нет! Не страшно!

— А коли подумать — все мы горим. Иной раз мне до слез жалко бывает дней. — Федосья Прокопьевна готова была расплакаться. — Ты подумай, Борис Иванович. Родится день, светлый, добрый, ан и нет его.

— Тебе ли, милая, о днях печалиться? — улыбнулся боярин. — У тебя много дней впереди…

— Я не за себя печалюсь. За всех, кто жил и о ком никакой памяти на земле не осталось. Ведь вон сколько стран, сколько людей. Королей одних тысячи.

— Верно! Для всех памяти не хватит, — вздохнул Борис Иванович, — но тех, кого Бог любил, помнят. Взять нынешний день. Третье июня. День памяти святых мучеников Лукилиана, отроков Клавдия, Ипатия, Павла, Дионисия и девы Павлы.