Ну как это совместить?! Неужели штатская жизнь за пару десятков лет из боевого парня делает свинью, ни черта, кроме всего, не понимающую в Легионе и задравшую всех, и курсантов, и офицеров, своими дурными приказами…

Или он и не был боевым парнем, и все эти рассказы — лапша на курсантские уши? Да нет. Почему-то я верю, что был. Хотя может, эта вера — следствие промывки мозгов… но зачем бы им врать? Не знаю.

— Ледариэн, ты была не одна, ведь так? — Дзури испытующе глянул на меня, — Да, краску нашли только у тебя, но ведь в одиночку такое не устроить, верно?

— Я была одна, капитан Дзури, — я ответила формально, и даже сделала движение встать. Дзури махнул рукой.

— Сиди… Я понимаю тебя, Ледариэн. И не настаиваю. Хорошо, ты это сделала в гордом одиночестве.

Он помолчал.

— А теперь пойми и ты меня. Мы не можем это так оставить. То, что вы сделали… ну, ты сделала… это выходит за рамки обычного проступка, обычной шалости. Вполне потянет и на уголовное дело, в принципе. Или даже политика, теракт, скажем… Мы не обязаны это интерпретировать так. Но вот отреагировать, причем неординарно, не обычным наказанием… Это мы, к сожалению, обязаны.

Я кивнула. Чего тут понимать? Сабана жаждет крови, и кровь должна пролиться. Фигуральная, конечно. Но весьма болезненно.

— Все, Ледариэн, что я могу сделать — это поверить, что ты была одна и постараться убедить в этом начальство.

Я смотрю Дзури в глаза. И это уже немало! Не только для девчонок, но и для меня самой. Такие, как Сабана и его женушка, больше всего любят вопрос «кто виноват?» С них бы сталось направить меня в контрразведку с грифом «теракт» на предмет выявления сообщников. А уж там бы их выявили, можно не сомневаться.

— Мне очень жаль, Ледариэн, — продолжил Дзури с горечью, — что из-за твоей идиотской выходки, достойной… достойной сосунка из первой ступени, ты не получишь диплома. Мне бесконечно жаль, что твой диплом накрылся всего за полгода до выпуска…

Он что-то еще говорит, но я не слышу. Что ж… мне не обидно. По крайней мере, теперь все ясно. Выявили виновника, с позором выставили из Школы и, наверное, из Легиона. Сабана успокоился, честь Школы спасена, все получили примерный урок.

Да, я не стану офицером Звездного Легиона, универсалом, командиром самых элитных подразделений. Да, тринадцать лет учебы — псу под хвост. Ну, знания и навыки-то у меня остались, а вот специальности, получается, никакой.

Но может быть, в следующий раз, Сабана подумает, прежде чем требовать «адекватной окраски помещения», «немедленной высадки газона» на забетонированной площадке старого плаца или гонять бесплатных курсантов вместо роботов, которых все же надо покупать и чинить, у себя на даче.

— Идите, Ледариэн. Вы остаетесь под арестом до дня исключения из Школы. Стоячий арест я заменяю обычным.

… И то хлеб…

Может, еще и пожрать завтра дадут.

Я говорю «есть», из последних сил гордо и легко иду в дисотсек, и там заваливаюсь на топчан. И вот только тогда я чувствую, что ноги и все тело так онемели и затвердели от напряжения, что расслабиться уже не могут.

Строевой плац граничит с обратной стороной дисотсека. Там сейчас, наверное, второкурсники занимаются. До меня сквозь стену доносится грохот сапог и бодрая легионерская песня. Я различаю только мелодию, и то с трудом, но слова мне хорошо известны.

Обычно строевые песни меня раздражают. Все, кроме этой. Нам не преподавали эстетику, однако к дурным виршам у меня врожденное отвращение, а боевые марши сочиняют, похоже, одни неудачники, которых вышвырнули из рекламы или журналистики за полной бездарностью (вообще есть закономерность — чем бездарнее человек в своем деле, тем более высокий пост он занимает и огребает больше золиков).