Точно: если не забрать волосы, эта парочка непременно все испоганит. Схватив косу, я сложила ее вдвое — наверное, хотела спрятать в карман или за пазуху. Но тут, все еще неловко прижимаясь щекой к твердой полке, я услышала, что в дальнем конце коридора хлопнула дверь и раздались голоса. Мисс Крейвен, а с ней мисс Ридли! От испуга я чуть не сковырнулась с лесенки. Коса показалась взаправдашней змеей, и я отшвырнула ее, точно гадину, которая вдруг пробудилась и ощерилась клыками; потом нахлобучила крышку на место и тяжело спрыгнула на пол, а голоса все приближались.

Когда надзирательницы вошли, я, изгвазданная пылью, держалась за спинку стула; меня колотило от страха и стыда, а на щеке моей, видимо, отпечатался след полки. Мисс Крейвен поспешила ко мне с флаконом нюхательной соли, но мисс Ридли прищурилась. Кажется, она бросила взгляд на лесенку, полку и коробки, которые в суматохе я, наверное, оставила в беспорядке, не знаю. На полки я не смотрела. Лишь раз глянула на мисс Ридли и отвернулась. От ее взгляда, от этих пустых глаз меня затрясло еще сильнее и стало именно так худо, как полагала мисс Крейвен, совавшая мне флакон. Я тотчас представила, что увидала бы мисс Ридли, войди она чуть раньше. И сейчас эта картина стоит перед глазами во всей своей кошмарной отчетливости.

Я вижу себя — некрасивую престарелую девицу, которая, побелев и взмокнув от страха, скособочилась на шаткой лесенке и с безумным взглядом тянется к отрезанным золотистым прядям красавицы...

Я не сопротивлялась, когда мисс Крейвен поила меня из стакана. Я знала, что в холодной камере ждет опечаленная Селина, но не могла заставить себя пойти к ней — если б сейчас пошла, я бы себя возненавидела. Пожалуй, нынче я воздержусь от посещений, сказала я. Это разумно, согласилась мисс Ридли и сама проводила меня к сторожке привратника.

Вечером, когда я читала, мать спросила, что это за отметина на моем лице, и я, посмотрев в зеркало, увидела синяк, которым меня наградила полка. После этого голос мой задрожал, и я отложила книгу. Пожалуй, искупаюсь, сказала я; в моей комнате у камина Вайгерс наполнила ванну, куда я, подогнув колени, улеглась и сначала разглядывала себя, а затем с головой погрузилась в остывающую воду. Когда я открыла глаза, Вайгерс держала наготове полотенце, но взор ее был мрачен, а лицо бледно, как и мое. Она тоже сказала, что я ушибла щеку, и посоветовала уксусную примочку. Покорная, словно ребенок, я позволила приложить к моей щеке тряпицу.

Экая жалость, что нынче меня не было дома, говорила Вайгерс. С малышом приезжала миссис Приор — в смысле, миссис Хелен Приор, жена моего брата, — и огорчилась, что не застала меня.

— До чего она славная, правда, мисс?

Я отпихнула Вайгерс, сказав, что от уксуса меня тошнит. Велела убрать ванну и передать матери, чтобы принесла лекарство. Срочно.

— Что с тобой происходит? — войдя ко мне, спросила мать.

— Ничего, мама, — ответила я, однако руки мои так дрожали, что она не позволила мне взять стакан и сама поила меня, точно мисс Крейвен.

Может, спросила мать, я увидела что-нибудь тягостное в тюрьме, что расстроило меня? Ни к чему эти поездки, раз они так на меня действуют.

Когда она ушла, я стала расхаживать по комнате и, заламывая руки, говорила про себя: дура ты, дура... Потом схватила и принялась листать эту тетрадку. Вспомнилась реплика Артура: мол, женщины способны лишь на сердечные дневники. Видимо, я надеялась, что отчетами о поездках в Миллбанк я его опровергну и назло ему напишу нечто иное. Я полагала, мне удастся представить свою жизнь так, что в ней не будет ни чувств, ни любви, а только перечень фактов.