— Ну что, нынче никто не баламутил? — спросила она и, снова зевнув, направилась к дежурке.

Я отметила ее башмаки на резиновой подошве, ступавшие по песчаному полу абсолютно бесшумно. Сейчас я вспомнила, как их прозвали узницы — «подкрадавы».

Я пожала руку миссис Джелф и поняла, что мне жаль с ней расставаться, жаль оставлять ее здесь, тогда как сама ухожу навсегда.

— Вы хорошая, — сказала я. — Вы самая добрая надзирательница во всей тюрьме.

В ответ она стиснула мои пальцы и покачала головой; казалось, вечерний обход, мои слова и тон ее опечалили.

— Благослови вас Господь, мисс, — сказала она.

Мисс Ридли в тюремных коридорах я не встретила, хотя почти этого хотела. Зато на лестнице увидела миссис Притти — разговаривая с ночной дежурной своего отряда, она сжимала кулак и распрямляла пальцы, чтобы кожаная черная перчатка уселась удобнее. На первом этаже я столкнулась с мисс Хэксби, которую вызвали приструнить взбрыкнувшую узницу.

— Однако вы припозднились! — буркнула начальница.

Покажется ли странным, если скажу, что мне было почти тяжело покидать это место?.. Я медленно дошла до гравийной дорожки и отпустила сопровождавшего меня караульного. Частенько я задумывалась: не превратят ли меня эти поездки в некую железяку? Возможно, нынче так оно и было, ибо Миллбанк притягивал, точно магнит. У сторожки я остановилась и посмотрела на тюрьму; через минуту за спиной послышался шорох — привратник вышел глянуть, кто там топчется перед его дверью. Разглядев меня в темноте, он поздоровался. Потом проследил за моим взглядом и зябко потер руки, но в этом жесте читалось и некое довольство.

— Жутковатая старушка, а, мисс? — Привратник кивнул на тюремные стены в бликах и темные окна. — Что твое чудище, пусть я и здешний сторож. А знаете, что она вся протекает? Не счесть, скоко уж тут было потопов. А все земля, будь она неладна. Ничто в ней не растет и ничто крепко не сидит — даже такая старая мрачная тварь, как Миллбанк.

Я молча слушала. Привратник достал из кармана почерневшую трубку, умял пальцем табак, чиркнул спичкой о кирпичную стену и пригнулся, укрываясь от ветра, — щеки его втянулись, пламя вздымалось и опадало. Отбросив спичку, он снова кивнул на тюрьму.

— Разве скажешь, что этакая громадина ерзает туда-сюда? — Я помотала головой. — Да ни в жизнь. Но вот сторож, что был здесь до меня, уж он бы порассказал и о потопах, и об ейных выкрутасах! Все тихо-мирно, и вдруг — хрясь! Утром комендант приезжает, а корпус-то посередке раскололся, и десять злыдней удрали! А то еще шесть душ утопло, когда стоки прорвало и Темза хлынула внутрь! Скоко уж вбухали цемента в фундамент, а она все равно гуляет! Вы поспрошайте караульных-то, как они мучаются, когда перекашивает двери и клинит замки. А окна, в которых сами собой трескаются стекла? Это она с виду такая тихая. Бывает, мисс Приор, в безветренную ночь встану там, где вы сейчас стоите, и слышу — она стонет, ну точно баба!

Сторож приложил руку к уху. Слышался далекий плеск реки, громыханье поезда, звяканье колокольчика экипажа... Привратник покачал головой.

— Помяните мое слово: в один прекрасный день она рухнет и всех нас придавит! Или же эта чертова земля под ней раззявится, и полетим мы в тартарары!

Он пыхнул трубкой и закашлялся. Мы снова прислушались... Но тюрьма была тиха, земля тверда, стебли осоки остры, точно иглы; я дрожала под пронизывающим сырым ветром. Привратник завел меня в сторожку; я стояла возле очага, пока мне искали извозчика.

Вошла надзирательница. Лишь когда она чуть сдвинула капюшон накидки, я узнала миссис Джелф. Она мне кивнула, и привратник ее выпустил; кажется, я снова увидела ее из окна экипажа: она торопливо шла по пустынной улице, будто стремясь выхватить из тьмы хлипкие нити своей обычной жизни.

Интересно, что это за жизнь? Не знаю.