Шесть часов назад я кричала в ледяную тьму и с тех пор никак не могла согреться. Но сейчас я похолодела и замерла, точно мраморное изваяние, и только сердце в груди колотилось так бешено, что я боялась разлететься вдребезги.

— Что она вам обещала? — прошептала я.

— Что вы обрадуетесь! Говорила, вы обо всем догадываетесь, но молчите! Я думала, вам известно. Иногда вы смотрели на меня так, будто все знаете...

— Ее забрали духи, — выговорила я. — Друзья-духи...

Я едва не подавилась от внезапной слащавости этих слов. В ответ миссис Джелф простонала:

— О, если бы так!.. если бы так!.. Но это сделала я, мисс Приор! Это я украла и прятала накидку с башмаками! Это я провела ее через все посты и говорила караульным, что со мной мисс Годфри, у которой распухло горло и потому она так закутана!

— Вы?..

В девять часов, кивнула миссис Джелф. От страха, сказала она, была готова визжать или грохнуться в обморок.

В девять часов? Нет, в полночь дежурная мисс Кэдмен слышала шум. Она заглянула в камеру и видела спящую Селину...

Миссис Джелф потупилась.

— Ничего она не видела. Когда мы уходили, она сидела в дежурке, а потом выдумала какой-то шум. Я дала ей денег, мисс Приор, и подбила на грех. Если Селину поймают, она сама угодит в тюрьму. Боже мой, и виновата буду я!

Миссис Джелф громко всхлипнула и, обхватив себя руками, вновь стала раскачиваться. Я все еще пыталась вникнуть в ее слова, казавшиеся чем-то острым и горячим, что не ухватишь, а только в разбухающей панике и отчаянии перекидываешь с руки на руку. Не было никаких духов — только надзирательницы. Миссис Джелф, грязный подкуп, воровство — отбивало мое сердце. Я так и сидела, точно статуя с глазами.

Наконец я спросила:

— Почему? Почему вы на это пошли?

Взгляд миссис Джелф прояснился.

— Как, вы не знаете? И не догадываетесь? — Она глубоко вздохнула и всхлипнула. — Селина вернула мне моего мальчика, мисс Приор! Приносила весточки от моего сыночка, который нынче на небесах! Весточки и гостинцы — как и вам от вашего батюшки!

Я онемела. Слезы миссис Джелф высохли, а голос, прежде надтреснутый, звенел едва ли не радостью.

— В Миллбанке меня считают вдовой... — начала она и осеклась; поскольку я молчала и не шевелилась — только сердце мое с каждым ее словом билось все бешенее и бешенее, — миссис Джелф сочла мой неподвижный взгляд за приглашение к рассказу и заговорила вновь, поведав все до конца. — В Миллбанке меня считают вдовой, и вам я сказала, что служила в горничных. Но это неправда, мисс. Замужем я была, только муж мой вовсе не умер... по крайней мере, я о том не слыхала. Давно уж его не видала. Выскочила за него девчонкой, о чем пожалела, ибо через короткое время встретила другого мужчину — из благородных! — который, думала, любит меня по-настоящему. О супруге я по мере сил заботилась, прижила с ним двух дочек, а потом узнала, что опять понесла... срамно говорить, мисс... от того господина...

Любовник ее бросил, а муж избил и выгнал из дома, оставив дочерей себе. Сколько злых мыслей передумала она тогда о своем еще не родившемся сыне! В тюрьме она никогда не была жестока к бедным девушкам, которых посадили за детоубийство. Только Господу ведомо, как близка она была к тому, чтобы стать одной из них!

Миссис Джелф судорожно вздохнула. Я молча на нее смотрела.

— Тяжело мне тогда пришлось, — рассказывала она, — я совсем опустилась. Но вот появился ребенок, и я его полюбила! Родился он до срока, был очень слабенький. Казалось, дунь — и помрет. Однако выжил, и я стала работать — только ради него! — на себя мне было плевать. С утра до ночи делала любую гадкую работу, и все ради него! — Она сглотнула. — А потом... — В четыре года мальчик все-таки умер.