Я купила пару темно-желтых лайковых перчаток, пожалев, что нельзя купить еще и еще, чтобы отнести в холодную камеру Селины.

Очевидно, мать решила, что мы уже далеко продвинулись. Утром за завтраком она презентовала мне серебряный футляр с комплектом визитных карточек, которые сама заказала. В обрамлении черной извилистой каймы первым стоит ее имя, а ниже менее вычурным шрифтом оттиснуто мое.

От этих карточек желудок мой сжался, точно кулак.

Ради поездок с матерью я почти две недели воздерживалась от посещений тюрьмы и даже не упоминала о ней. Я надеялась, мать это заметит и оценит. Но после акта дарения она сообщила о своем намерении поехать с визитами и спросила, буду ли я сопровождать ее или с книгой останусь дома. Я тотчас ответила, что, пожалуй, съезжу в Миллбанк, и мать с неподдельным изумлением уставилась на меня.

— В Миллбанк? — переспросила она. — Я полагала, со всем этим покончено.

— С чего ты взяла, мама?

Мать щелкнула застежкой ридикюля.

— Что ж, поступай, как тебе угодно.

Все будет как до отъезда Присциллы, сказала я.

— Ведь в остальном ничего не изменилось, правда?

Мать не ответила.

Ее ожившая нервозность вкупе с неделей мучительных визитов, чтения «Крошки Доррит» и совершенно нелепого предположения, будто с посещениями тюрьмы отчего-то «покончено», вконец меня расстроили. Как всегда бывало после перерыва, Миллбанк показался еще более зловещим, а узницы еще более жалкими. Эллен Пауэр лихорадит. Несмотря на лишние куски и фланельку от добросердечной миссис Джелф, несчастная заходится в судорожном кашле, оставляя кровавые следы на тряпке, которой утирает рот. Лицо подпольной повитухи, прозванной Черноглазкой, замотано грязным бинтом, она ест на ощупь. «Цыганочка» и трех недель не провела в тюрьме, как в отчаянии или безумии попыталась выколоть тупым ножом свое черное око; надзирательница сказала, что теперь она слепа на один глаз. В камерах по-прежнему холодно, точно в кладовках. Пока мы с мисс Ридли шли по коридору, я спросила, какой смысл содержать заключенных в столь отчаянном холоде. Чтоб заболели?

— Мы здесь не для того, чтобы их баловать, мэм, — ответила матрона. — Мы исполняем наказание. На свете слишком много добропорядочных женщин пребывает в нищете, болезнях и голоде, чтоб нам еще тревожиться о дурных.

Пусть поживее шьют, сказала она, вот и согреются.

Стало быть, я навестила Пауэр, затем повидала Кук и еще одну узницу по фамилии Хеймер, а потом зашла к Селине. Услышав шаги, она подняла голову, и глаза ее вспыхнули, когда за плечом надзирательницы, нырнувшей к замку, встретили мой взгляд. Вот тогда я поняла, что меня тянуло не просто в Миллбанк, а к ней. Я вновь ощутила то легкое трепетанье. Наверное, оно сродни чувству женщины, когда в ней впервые шевельнется ребенок.

Ну и что, если я чувствую нечто, столь легкое, тихое и тайное?

Казалось, в тот момент это не имело значения. Селина так обрадовалась моему приходу!

— В прошлый раз вы стерпели все мои безумства, — сказала она. — А потом так долго не приходили... Я знаю, это вовсе не долго, но здесь кажется — ужасно долго. Вас не было, и я решила, что вы передумали и больше никогда не придете...

Я вспомнила свой последний визит и странные фантазии, которые он навеял. Не стоит изводить себя такими мыслями, сказала я, оглядывая каменный пол, однако там не было ни белых пятен, ни жирных следов воска и даже известки.