Сказаться больным. Я бы сам сказался больным, если б можно было.

– Зачем? – удивился он.

Я растирал себе виски, и это, кажется, немного утихомирило моих бурильщиков.

– Надо подходить к делу методически. Я приду к тебе, как только переоденусь слесарем или монтёром по отоплению.

Ганс-Улоф заморгал.

– А для чего? Что ты задумал?

– Часов так в одиннадцать я буду у тебя, – сказал я и взялся за ручку дверцы. – Ничему не удивляйся и не подавай виду.

У меня не было охоты к дальнейшим дискуссиям и тем более не было охоты играть роль психотерапевта.

В Стокгольме я немного покружил в поисках дежурной аптеки, которая продала бы мне что-нибудь посильнее аспирина, и вернулся в пансион совершенно разбитый. Я проспал бы двадцать часов кряду, а не два и не три, которые ещё оставались от этой ночи. Я бы предпочёл чувствовать себя не таким измотанным, задёрганным и взвинченным. Но больше всего мне хотелось иметь минуту покоя, чтобы всё как следует обдумать, а не бегать то по одной, то по другой тревоге.

Открыв дверь квартиры, я увидел, как голая женщина метнулась через холл из туалета и скрылась в третьей комнате. Оставив по себе тихий испуганный писк и пронзительный запах секса.

Видимо, этот запах и довёл мои головные боли до окончательного взрыва. Я принял все средства, какие были, поставил будильник и отставил его подальше от кровати, а сам залез под одеяло, не раздеваясь, потому что одеяло было тонкое, а отопление пасовало перед заклеенной дырой на окне. На сей раз это был беспокойный полусон, полный полицейских сирен, синих мигалок и собак, которые вынюхивали взрывчатку, и я проснулся, обливаясь потом.

Но разбудил меня не будильник, а громкий спор в коридоре. Сварливый женский голос и жалобный мужской, этому дуэту не было конца. Я глянул на циферблат. Проклятье, они не дали мне поспать и двух часов! Я натянул одеяло на голову, но это не помогло. В конце концов я раздражённо встал и потопал – как был, одетый – из комнаты в коридор.

Но ссорились там вовсе не сексуальные акробаты. Открыв дверь, я очутился между госпожой Гранберг, хозяйкой, и Толларом, моим бородатым соседом, тотально просекшим всё, что касалось планов сатаны.

– Прошу прощения, – сказал я, но поскольку это не помогло, я поднял руку и повторил ещё раз, только громче.

О небо, как разламывается голова! Оба спорщика смолкли. Сразу стало легче. Я спросил, в чём дело и обязательно ли выяснять это здесь и сейчас.

– Мне очень жаль, господин Форсберг, – неумолимо ответила хозяйка, – но это кончится только тогда, когда господин Лилъеквист упакует свои вещи и покинет мой пансион.

– Но куда же я пойду? – взвыл Толлар. Его глаза дико вращались и придавали ему вкупе с его лохматой бородой прямо-таки распутинский вид.

– Да? – сказал я, растирая виски. – И почему же?

Я больше ничего не понимал. Неужто это он распутствовал сегодня ночью?..

По счастью, госпожа Гранберг незамедлительно вернула мне веру в моё знание людей.

– Господин Лильеквист не платит за квартиру уже четыре недели. Четыре недели. Мне очень жаль, но что слишком, то слишком. Я не благотворительная организация. Я зарабатываю этим.

Неужто здесь появится новый жилец? Этого мне хотелось меньше всего. И тут вдобавок зазвонил будильник, что снова взвинтило мои головные боли.

Я пошёл выключить будильник, быстро прихватил несколько банкнот и вернулся в коридор.

– О какой сумме идёт речь? – спросил я. Обычно я быстро считаю в уме, но не тогда, когда гудит и раскалывается голова.

– Вы что, хотите заплатить за этого человека? – удивилась хозяйка.