Когда я, стоя перед домом Димитрия, сунул руку в карман, мои пальцы нащупали бланк удостоверения – единственное, что я прихватил с собой из офиса Нобелевского фонда. Да и то скорее по привычке и без конкретного плана. На письменном столе секретарши шефа лежала папка с погашенными чеками, подтверждениями рейсов самолётов и прочими документами, а ещё там были бланки удостоверений для сотрудников, занятых организацией нобелевских мероприятий. Походило на то, что их кто-то собрал, после того как стало ясно, что они больше никому не понадобятся.

При помощи фотоавтомата и кое-каких инструментов из писчебумажного магазина я оформил удостоверение на себя, под чужим именем, разумеется. Выглядело оно, на мой взгляд, вполне убедительно. На нём была голограмма, которая, в зависимости от угла наклона, показывала либо профиль Нобеля, либо текущий год. Такие голограммы нынче в ходу, чтобы затруднить жизнь фальшивщикам.

Один из барьеров тем самым был взят. Я достаточно разбирался в методах охранных служб, чтобы не заблуждаться на тот счёт, что одного удостоверения мало.

Поскольку было ещё рано, я забился в кафе неподалёку и там сражался со своей бездонной усталостью самым крепким кофе, какой только у них был. Я смотрел на часы и старался больше ни о чём не думать. В двадцать часов тридцать минут я расплатился и встал. Последний акт, финальная сцена.

Шагая вдоль Стрёмгатан к Гранд-отелю, я нарочно дышал глубже, чем было необходимо, и входил в роль. Я был курьер, порученец по неотложным делам, тот, кому приходится улаживать тысячу срывов, неизбежно возникающих при организации таких гигантских мероприятий.

И я уже весь день был на ногах, и нервы мои были на пределе: для этой роли мне даже не надо было притворяться.

Гранд-отель. Служебный вход для персонала. На двери кодовый замок, а кода я не знаю, поэтому я постучал, нетерпеливо и настойчиво.

Открыл мужчина из службы безопасности, в ширину такой же, как и в высоту, и остриженный так коротко, как только можно постричься, чтобы не выглядеть бритоголовым.

– Вы должны мне помочь, – нервозно сказал я и сунул ему под нос своё удостоверение. – Большая проблема, щекотливая проблема, и у меня всего полчаса на то, чтобы её решить.

Он взял удостоверение и поднёс его к свету.

– Сёльве Бергман, – прочитал он вполголоса. – Свободный доступ повсеместно. Интересно.

Я не хотел давать ему время задуматься о том, существует ли вообще такая категория допуска.

– Послушайте, – сказал я, подзывая его жестом, который он проигнорировал, – то, что я вам сейчас расскажу, должно остаться абсолютно между нами. Как вас зовут?

– Мате Альмбрандт, – нехотя ответил он.

– Итак, Мате, как я уже сказал, никому ни слова, – я сцепил пальцы и заговорил ещё тише, так что ему всё же пришлось наклониться ко мне. – Госпожа профессор Эрнандес Круз, лауреат Нобелевской премии по медицине, в настоящий момент сидит в парламенте на вручении другой премии. И десять минут назад у неё лопнул бюстгальтер.

Теперь я обеспечил себе его внимание.

– Не знаю, видели ли вы платье, которое на ней сегодня, – продолжал я со стиснутыми пальцами, – но это катастрофа. Поэтому я должен подняться в её комнату, взять из шкафа совершенно конкретный бюстгальтер, который она мне подробно описала, и вернуться в парламент до того, как начнется приём у спикера.

– Не лучше ли было прислать для этого женщину? – спросил Мате Альмбрандт. Мате Альмбрандт был не так уж глуп.