Сейчас уже за полночь, подумал он, что же это творится там, за каналом? Заинтригованный, он подошел к окну, раздвинул занавеси и выглянул.

То, что он увидел, заставило его выругаться.

Его покои находились на третьем этаже дворца правителя, в восточном его крыле, и из окна через Восточный рукав Большого канала открывался вид на паутину улочек Старого города. Большая часть древних строений была высотой не более одного‑двух этажей, а кое‑какие домишки и вовсе почти вросли в грязь, так что Фарану был виден не только Старый город, но и Рыбачья слобода.

И, глядя сейчас на эту панораму, он видел в разных концах города охваченные огнем дома. Видел силуэты на улицах – бегущие, стоящие, летящие – и те, что летели, не были облачены в одеяния магов, у них не было ни особых магических приспособлений, ни хотя бы традиционных кинжалов.

Большинство летящих направлялось к северу – они высоко и очень быстро мчались через Восточный залив, – но были и такие, кто парил над улицами либо метался по городу. Фаран видел и множество воспаривших вещей – тележек, серебряной утвари, золотых монет. Все улицы Старого города были усеяны битым стеклом.

А еще он был абсолютно уверен, что заметил среди стекла по меньшей мере один труп.

Да, беда была необычайно серьезна. С минуты на минуту Фаран может понадобиться в качестве официального лица. Вот‑вот во дворец начнут поступать доклады, нужно будет отдавать приказы городской страже; правитель, должно быть, уже проснулся – он потребует объяснений. Фаран должен тотчас спуститься вниз.

И с чего это, спросил он сам себя, ныряя в гардеробную, с чего это он решил, будто таинственные магические способности обрел он один?

Глава 4

В тот самый миг, когда лорд Ханнер споткнулся на Новом рынке, а лорд Фаран, задыхаясь от кашля, приподнялся в постели, в Приморском квартале Этшара Пряностей, в спальне на третьем этаже своего дома‑мастерской проснулся Варрин‑Ткач. Он проснулся внезапно, ловя ртом воздух. Ему снилось, что он закутан в свои собственные изделия, погребен в толще тяжелой шерсти, завален грудами ткани... А до того он падал сквозь сотни миль невообразимо тонкого кружева, которое рвалось, когда он летел сквозь него, рвалось и загоралось...

Он проснулся во тьме столь же непроницаемой, как тьма в его сне, и зашарил в ней: руками, ногами... и чем‑то еще, чем‑то, чего раньше у него не было, но что сейчас помогло увидеть и даже ощутить стены его маленькой спаленки – и со всей силы ударить в эти стены.

И они разлетелись, дубовые балки сломались, как щепки, штукатурка брызнула во все стороны белой пудрой. А крыша, которую больше ничто не поддерживало, рухнула на ткача и его жену.

А он поймал ее – поймал прежде, чем она коснулась его выброшенных вверх рук, поймал и удержал.

И застыл – потому что проснулся до конца и понял, что происходит. Ночной ветерок гулял там, где прежде были стены; Варрин слышал, как с грохотом падает – прямо на мостовую – мебель; где‑то вдалеке кричали. На руки ткача, не причиняя вреда, давила крыша – нет, не на руки, на что‑то, имени чему он не знал, и сквозь все это, сквозь крики и треск мебели, он слышал прерывистое дыхание жены. Она проснулась и лежала рядом не шевелясь.

– Анннс! – позвал ткач.

– Варрин? – откликнулась она. – Что происходит?

– Не знаю. – признался он. – Мне снилось, что меня завалило, и... и вот стен нету, а я держу крышу, хотя не знаю – как.

– Ее держишь ты? – Аннис скатилась с кровати, упала на пол, приподнялась на колени и уставилась на Варрина. Он не очень хорошо видел ее – хоть стены и пропали, света от меньшей луны и городских огней было мало, – но он ощущал ее присутствие, как ощущал крышу, что нависала над ним.