— Что ты грязь на себя цепляешь? — встряхнул он Олесю, втащив ее в дом.

— Пап, Андрюша нормальный! — ответила она, хихикая. — Ну, папа, хватит…

— Иди уже, умойся! — сказал он строго. — И ты наказана. Три дня будешь дома сидеть, поняла?

— Поняла, — ответила Олеся, вовсе не обидевшись.

Он попытался объяснить ей, что грязь убивает, разлагает, разрушает. Грязный человек все равно погибнет, все равно его затянет, поглотит, переварит трясина. Дочь не слушала его речей. Стояла у окна и, глядя на дорогу, по которой укатил проклятый плейбой, чуть заметно улыбалась. Иван вдруг захотел ударить ее по лицу, но испугался своего желания. Отвернулся и вышел из комнаты.

На следующий день, вернувшись после игры в их домишко, он не нашел в нем Олеську. Сначала рассердился — ведь обещала же, бессовестная, дома сидеть! А потом испугался. Побегав по улице, ощутил, что его страх за дочь все нарастает. Будто он чует беду, огромную беду, страшную.

У подружки, что жила напротив. Олеси не было, у другой, с соседней улицы, — тоже. Это могло означать только одно — Олеся сбежала на свидание с тем модным городским придурком.

Где у них это свидание могло быть, Иван и знать не знал. Прошелся по окрестностям, а потом, ощущая, что горе застит ему глаза, двинулся через поле к пляжу.

К тому времени уже стемнело. Ни дикого пляжа, ни пляжа отеля еще не существовало. Был только песчаный берег, на котором принимали солнечные и морские ванны приезжие, остановившиеся в съемном жилье в Боровиковке. Иван вышел на песок и побрел по берегу, освещаемому только звездами и луной.

И тут он увидел, как навстречу ему движется фигура. Это была женщина, а точнее — девушка. А еще точнее, как он разглядел, приближаясь, его Олеся. Она шла, ссутулившись, волоча ноги и громко рыдая.

Заметив отца, девушка остановилась и закрыла лицо руками.

Еще не зная точно, что же произошло, приблизившись на расстояние вытянутой руки, Иван сказал ей:

— Что же ты меня не слушалась, дочка? Зачем так испачкалась?

Его голос прозвучал в тишине, сопровождаемой только шумом прибоя, так странно, что Олеся смолкла и опустила руки.

— Он говорил, что любит меня, — прошептала она. — Я говорила, что не могу, но он…

— Умыться тебе надо, доченька, — сказал Иван. И снова голос его звучал глухо. — Идем… Идем в воду, смыть грязь надо!

Он взял дочь за плечо и повел в воду. Она шла рядом с ним покорно и испуганно. Таким, как сейчас, она отца никогда не видела.

Иван завел ее в море по пояс. Вода была теплой и освежающей одновременно.

— Море все очистит, давай умывайся!

Олеся словно застыла. Зачерпнула немного воды ладошками и плеснула себе в лицо.

— Не так! — одернул ее отец. — Давай нагибайся и смывай эту грязь…

Он положил руку ей на шею и наклонил ее лицо вниз, в море. Второй рукой взял ее за волосы на затылке. Макнул ее во второй раз, потом снова и снова. Она начала вырываться — не успевала вдохнуть в тот миг, когда он немного ослабевал хватку, и она поднимала лицо. Пыталась кричать. Это отца не останавливало. Он опускал ее голову все ниже и держал под водой все дольше. Казалось, он вдруг обрел какие-то невероятные физические силы, и как Олеся ни билась, ни вырывалась, он продолжал окунать ее голову в воду.

И так длилось до самой ее смерти.

29 июля, ночь

Паша очнулся с одной-единственной мыслью: «Какой же я осел!» А как назвать человека, умудрившегося повернуться спиной к маньяку-убийце, до того ясно показав ему, что все о нем знает? Ослом его только и можно назвать.