Флориана внезапно разволновалась.

— Что вы хотите этим сказать? Сейчас же объясните! — выпалила она. — Петр для меня всего лишь добрый друг, может быть, единственный друг. И он талантливый художник!

— Возможно, — уже с порога отозвался Герберт. — Но лично мне не нравятся его картинки. — Он немного поколебался. — Вы ужинаете дома?

Флориана уставилась на свою стоящую на столе фотографию.

— А? Что? Да… Не знаю…

— Ну, тогда… До вечера, надеюсь? Может быть, я приведу с собой Стива…

Флориана слушала его удаляющиеся шаги, судорожно вцепившись в деревяшку оконной рамы. Такие сцены убивали ее. У нее не хватит сил сопротивляться.

Она взяла в руки фотографию, недоверчиво всмотрелась в сияющее личико, поставила рамку на место, перелистала один пестрый журнал, другой…

«Миссис Герберт Абоди — крестная мать Яхт-клуба…»

«Миссис Абоди только что удостоена Гран-при на последнем конкурсе самых элегантных автомобилей…»

«Миссис Г. Абоди, чьи драгоценности застрахованы на сумму более чем в сто тысяч долларов…»

«Миссис Герберт Абоди, которой все в Шанхае завидуют…»

«Неизменно прекрасная миссис Абоди…»

Неизменно прекрасная миссис Абоди…

Рокот мотора, донесшийся с улицы через открытое окно, сказал Флориане, что ее муж завел машину и отъехал от дома.

И тогда — в лихорадочной спешке, ведь необходимо было наверстать потерянное время, — Флориана подбежала к двери и распахнула ее настежь.

— Ти-Мин! Ти-Мин! — закричала она. — Скорее принеси пальто! Я ухожу!

Пробегая мимо зеркала в прихожей, она заглянула в него и увидела молодую женщину с блестящими от возбуждения глазами и горящими щеками. Ей-богу, эта женщина и впрямь заслуживала — во всяком случае, в это мгновение — титула «неизменно прекрасной миссис Абоди»…

Глава вторая

Зецкой был евразийцем, полукровкой, как говорили в Шанхае, метисом: русским по отцу, князю, само собой разумеется, и китайцем по матери, маленькой служаночке, няньке, которую княгиня Зецкая, чересчур уверенная в собственных чарах, имела неосторожность нанять в то время, когда приходила в себя после тяжелых родов.

Статный и красивый той особенной красотой, которую называют «сумрачной» и которая так нравится девяти женщинам из десяти и так не нравится одиннадцати из десяти мужчин, Зецкой вращался в любом обществе, бдительно следя за тем, чтобы были замечены и должным образом оценены его поистине кошачья грация и нарочитая небрежность поз, также позаимствованная у семейства кошачьих. Он не только был незаконнорожденным по происхождению, он был ублюдком по своей сущности, а главным образом, как утверждали многие, по полному отсутствию щепетильности, склонности к обману и мошенничеству и природной аморальности. Впрочем, что касается последнего, даже наиболее информированные из хулителей могли выдвинуть по отношению к нему лишь одну претензию: умение извлекать доходы из неизвестных источников. Наверное, он был все-таки более или менее приличным портретистом, и многие женщины, которые закрывали перед ним двери своих гостиных и отворачивались, встречая на улицах европейского квартала, чтобы не пришлось с ним здороваться, бегали к нему тайком на сеансы в надежде, что он напишет хороший портрет. Однако, несмотря на то, что попойки в кабачке под названием «Давай-ка пошалим», где он показывался ежевечерне или почти каждый день, должны были ему обходиться в немалые суммы, — никак не меньше тех, что приносили самые высокооплачиваемые картины, — разве не позволял себе художник роскоши отказываться от заказов? Разве не отклонял просьбы дам, стремящихся ему позировать, под ничего не значащими и даже весьма обидными для них предлогами, разве не перечислял недостатки внешности бедняжек с едва прикрытым насмешливой слащавостью бесстыдством?

Зецкой жил в самом центре бывшей французской колонии, в квартире на верхнем этаже, откуда открывался прекрасный вид на сады Ку-Ка-За.