Наверное, Заяц убил Серегу первым ударом…

…но он уже не мог совладать с собой и в истерическом и бессознательном исступлении продолжал бить мертвого молотком по голове…

– Это Фирочка? – послышался слабый голос Любови Абрамовны из «детской». – Фирочка, Сережа, зайдите ко мне на секунду…

Голос Любови Абрамовны вывел Зайца из состояния истерики и даже подействовал на него отрезвляюще.

«Я тебе счас покажу „Фирочка", жидовня пархатая!…» – промелькнуло в голове у Зайца.

Он хозяйственно засунул в сумку мокрый от крови молоток с прилипшими волосами Сергея Алексеевича Самошникова и закрыл входную дверь на ригельную задвижку.

Сбросил сумку с инструментами с плеча, оставил ее у двери в прихожей и пошел на крик Любови Абрамовны.

Когда он появился в дверях «детской» с брызгами Сережиной крови на лице, с окровавленными от рукоятки молотка руками, с бурыми кровавыми пятнами на телогрейке, Любовь Абрамовна онемела от ужаса.

– Деньги!… – просипел Заяц.

Трясущейся рукой Любовь Абрамовна приоткрыла верхний ящик тумбочки, где лежали остатки ее жалкой пенсии, и попыталась привстать.

Но Заяц подскочил к ней, толкнул в грудь, бросил Любовь Абрамовну на подушки и липкой от крови рукой зажал ей рот:

– Только открой пасть, сучара еврейская!…

Заглянул в тумбочку, увидел там обыкновенные советские рубли, сгреб их, засунул в карман и хлестко ударил Любовь Абрамовну по лицу:

– Ты мне, падла, лапшу на уши не вешай! Где германские деньги?!

Ничего не понимающая Любовь Абрамовна попыталась что-то сказать, но Заяц снова сильно ударил ее по лицу:

– Быстрей, сука!… Быстрей!!!

И тогда Любовь Абрамовна собралась с силами и вдруг громко позвала на помощь:

– Сережа!… Сереженька…

Непокорность старухи перепугала Зайца и привела к приступу оголтелой злобы. Он выхватил из-под головы Любови Абрамовны подушку, одной рукой схватил ее за горло, а второй притиснул подушку к ее лицу. Да еще и навалился всем телом, для верности!

– Будешь говорить?! Блядюга старая! Где бундесовые деньги?!

Но тут по телу Любови Абрамовны пробежала короткая судорога, высунулись из-под одеяла и затряслись старые худенькие ноги и замерли… А из-под подушки раздался короткий приглушенный всхрип.

– Говори, морда жидовская!… – крикнул Заяц и сдернул подушку с головы Любови Абрамовны.

Широко открытые, навсегда застывшие, красивые глаза Любови Абрамовны, почти не искаженные предсмертной мукой, смотрели в забрызганную кровью физиономию Зайца…

Заяц бросился к платяному шкафу. Он знал то, что обязан знать каждый «домушник», – деньги лохи всегда прячут в середине стопок чистого постельного белья с правой стороны. Почему с правой? Потому, что прячут в большинстве случаев правой рукой.

Зайца лихорадило… В шкафу ничего не было! Справа, между чистыми простынями и пододеяльниками, обнаружил было какой-то толстый пакет, но это оказались фронтовые письма покойного Натана Моисеевича. И письма любимой бабушке от Толика-Натанчика из колонии…

Заяц рванулся в другую комнату, к буфету… Перерыл все – и снова ничего не обнаружил! Лишь семьдесят пять рублей, отложенных на хозяйство, лежали на виду в ящике с ложками, ножами и вилками.

Только Заяц запихнул их в карман, как тут же услышал, как под окнами остановился какой-то автомобиль. Осторожно выглянул из-за занавески – не «Запорожец» ли? Неужто и бабу мочить придется?!

Но это была мусороуборочная машина.