– Кто же ему эту газетку дал сраную?! – орал в телефонную трубку Лидочкин отец подполковник Петров со своей «спецслужбовской» Лиговки. – Я же вчера звонил тебе, мудаку, просил же!… Это же твое прямое дело! Ты же в этой колонии, в вашей кузнице преступных кадров, – зам по воспитательной! Политрук, извини за выражение, мать твою в душу… Просил же, как старого друга, – проследи, Витя! Не дай пацану вразнос пойти… Амнистия ж на носу для малолеток. Сбереги его, блядь! Просил же, Витя, – будь человеком!… Там ведь вся его семья в осадок выпала от этой статейки е…й! Они ж думают, что пацан еще ничего не знает про брата… Ну, все. Все, сказал! Кончай там блеять. Верю, верю… Давай, Витя, сделай. С меня пузырь. Ну, будь… Будь, говорю!…

Положил трубку, передохнул, сплюнул и сказал кому-то из сотрудников:

– И опером был говенным, и воспитатель из него, как из моего хера пулемет…

Но тут в кадре моего сознания вдруг возник бывший приблатненный пэтэушник Зайцев по немудрящей дворовой кличке Заяц.

Он заполнил собою весь экран обозримого мною пространства, и я сразу же вспомнил связанные с ним события, которые уже видел в ранее «отснятом материале»…

Странно, что я, давненько отошедший от кино, все еще продолжаю мыслить экраном, въевшимися в меня его законами, и в моих конструкциях того или иного эпизода при тщетных попытках выстроить их прозаическими средствами обнаруживаются торчащие уши монтажно-сценарных стыков. Неужто мне от этого уже никогда не избавиться?…

Но так удобнее. Увидел этого паршивца Зайца и сразу услышал, как в прошлом году на уроке труда в школе его обложила матом шестиклассница Лидочка Петрова – любимая девочка Толика Самошникова.

Вспомнил, как этот Заяц обозвал мать Толика «жидовкой»…

…за что Толик и всадил Зайцу отвертку в живот…

А потом решением районной Комиссии по делам несовершеннолетних был отправлен в воспитательную колонию усиленного режима на пять лет. Толик. А Заяц в больницу – на две недели…

Вижу я, как стоит заматеревший и хорошо одетый Заяц на углу проспекта Науки и улицы Бутлерова, на ступеньках кинотеатра «Современник», вместе со своим младшим братишкой – тихим и болезненным мальчиком, одноклассником Лидочки и Толика в То Время.

И слышу, как младший Зайцев говорит старшему:

– Дай пятерочку…

– Перетопчешься, – отвечает старший.

– Жалко, да? – ноет младший.

– Жалко у пчелки в жопке.

– Ну, трюндель дай… Чего скажу!

– Сначала скажи, а я посмотрю – давать ли еще.

– Нам сегодня после уроков училка «Комсомольскую правду» читала. Про Тольки Самошникова брата-артиста.

– Это который за границу дрыснул?

– Ну!

– И за что тебе треху давать? Подумаешь!… Сейчас все бегут, – презрительно сказал старший Заяц.

– Накрылся артист тама. Взорвали его с подельником, – уточнил младший Зайцев. – А перед этим два мильона ихних денег сюда переправил.

– Ври больше, – насторожился старший.

– Век свободы не видать! – побожился младший. – Сам почитай. Позавчерашняя газета.

Видно было, как у старшего Зайца в голове со скрипом зашевелились мозги. От такой непривычной работы Заяц сощурился, загуляли желваки под нечистой кожей скул. Переспросил на всякий случай:

– В какой, ты сказал, газете?

Младший понял, что вожделенные три рубля уже плывут ему в руки, и с поспешной готовностью ответил:

– «Комсомолка» за позавчера.