– Еще при первом разговоре, – прозвучало в темноте, – адвокат вспомнил о строительстве башни то ли в 1643 то ли в 1743 году. В ее верхней части, по замыслу какого-то знаменитого архитектора, сделали широкую смотровую площадку, заходящую по вертикали на территорию соседнего двора… Словом, была какая-то темная история, и я понял, что суд обойдется мне… Да нет, это даже понять невозможно было. Поэтому мы с соседом договорились. Третий этаж я выкупил, за те деньги, что сосед потратил на строительство. Да что за жизнь, если над головой кто-то ходит, верно? Зато теперь…

– Здорово. А это что? – спросил я, указывая на огромную решетку, витиевато закругленную над крышей соседского дома. – Чтобы ветром не сдуло?

– Да так, – уклончиво ответил Ояр. На всякий случай. Вдруг сосед четвертый этаж задумает строить. Небо-то общее. Но уже занято.

Гордыня

Юбилейный, десятитысячный день жизни Юра отмечал скромно. Никто из окружающих о памятной дате даже не догадывался. Но самого его уже с раннего утра, с момента пробуждения не отпускал легкий холодок предчувствия чего-то значительного, что непременно должно в этот день произойти. Да и произошло, конечно, хотя и вполне прогнозируемо. В масштабе, по сравнению с которым десять тысяч дней казались до обидного малой величиной.

Цифры, а особенно их такие многозначные нули еще раз привычно прокатились в Юриной голове, превращаясь в еще более осязаемые понятия – яхту, землю под родовое поместье, а то и самолет? А чем черт не шутит! Такие проекты выпадают, может быть, раз в жизни. Почему бы в свое поместье приезжать не просто так, а подруливать прямо к главному входу в салоне реактивного лайнера?

Подобного рода мысли всегда действовали успокаивающе, а сейчас, после затянувшейся, но доведенной до логичного завершения командировки вообще переносили в состояние эйфории. Тем более, что по хорошо укатанной снежной дороге автобус катил почти бесшумно, чуть раскачиваясь, словно яхта на малой волне.

На поворотах микроавтобус слегка заносило. Из-под колес взлетали снежные вихри, Юра крепче сжимал спинку переднего сиденья и напрягался всем телом, как бы готовясь принять неизбежный удар о ствол ближайшей, заиндевевшей от ядреного тридцатиградусного мороза сибирской сосны. Но машина как-то выправлялась, и водитель, видимо, хорошо знакомый с этой извилистой лесной дорогой, гнал дальше. Юра расслаблялся. Хотя неприятный осадок в душе все-таки сохранялся. Или холодок. Совсем, как утром.

Наконец, автобус остановился. Юра выглянул в окно, но увидал лишь все тот же густой, плотно занесенный снегом сосновый бор, быстро вбирающий в себя сумрак раннего зимнего вечера, и небольшую, переделанную из двадцатифутового контейнера будку со светящимся окошком. От будки куда-то в тайгу убегал простой проволочный забор, а дорогу перегораживал основательный, со странного вида подъемным устройством шлагбаум. Из будки вышла дородная тетка в овчинном полушубке, замотанная в байковый платок, из-под которого пухлыми налитыми яблоками выкатывали румяные от мороза щеки, совсем уж мало оставляющие для маленьких глаз-буравчиков. Полушубок подпоясывал черный ремень с блестящей морской бляхой. Неспешно подойдя к микроавтобусу, тетка бесцеремонно распахнула дверцу, впустила внутрь порцию обжигающего холода и заглянула сама.

– Свои, Ильинична, свои, отворяй, – поторопил ее воцарившийся на первом сидении лидер компании, генеральный директор завода и владелец контрольного пакета Полудубов, еще молодой, могучего сложения сибиряк с густыми раскидистыми кустиками бровей, венчающих просторное скуластое лицо.

– Свои дома сидят, – неодобрительно возразила сторожиха. Осмотрев пассажиров, она задержалась взглядом на Юре, очевидно, как на единственно новом, незнакомом ей до сих пор лице, осуждающе, показалось ему, покачала головой и лишь после этого захлопнула дверцу.