Потом я проводил новых друзей в Ла Пальма. Я уже называл обоих по имени, а они, из уважения к возрасту, величали меня доном Хосе. Наконец, оставшись один и вдыхая полной грудью теплый и пронизанный светом ночной воздух, я всеми фибрами души почувствовал себя частицей этой страны, этого города. Мудрость и осторожность требовали поискать такси, а не тащиться на площадь Сан-Фернандо пешком, давая таким образом наемникам Лажолета новую возможность расправиться со мной. Но честь севильянца не позволяла допустить, чтобы какой-то выходец из Канады навязывал свои законы здесь, у меня дома. И я лишь снова пожалел, что приехал безоружным, а потом, напевая «Эль Эмигранте», песню, которую нам только что играли в «Кристине», направился в сторону крытого рынка. Там я почуял первый сигнал тревоги: при моем приближении две тени скользнули под портик благоухающего специями здания. Я замедлил шаг и вышел на середину улицы. Но те, кого я принял за врагов, были просто влюбленными и сами испугались, что идет полицейский. Избегая старинных улочек, ведущих к церкви Спасителя, я пошел вдоль Лараны, спустился в Кампану и вышел на Сьерпес, оттуда — на площадь Сан-Франциско и, миновав ратушу, оказался на площади Сан-Фернандо. Так я благополучно достиг безопасного порта.

В любом уголке света я вряд ли бы согласился играть роль затравленной мыши, за которой охотится целая стая котов. Ощущение временной беспомощности и вполне естественного страха испортили бы мне цвет лица и заставили взирать на будущее в довольно мрачном свете. Но в Севилье мне было наплевать и на Лажолета, и на его убийц, и на мерзкий характер Андерсона, и на ребусы, которые он посылает мне через Париж. Главное — я в Севилье, и стоит восхитительная погода. А еще — у меня свидание с Марией дель Дульсе Номбре. Все остальное не имеет значения.

А о встрече я договорился вчера в «Кристине», воспользовавшись тем, что Хуан на минутку отлучился и оставил нас вдвоем.

— Мария… Я бы очень хотел увидеться с вами завтра… но наедине…

Девушка покраснела до корней волос.

— Дон Хосе!

— Я хочу сказать вам кое-что важное…

— Разве вы не можете сделать это при моем брате?

На мгновение я растерялся, не понимая, то ли она действительно дурочка, то ли прикидывается, но, должно быть, у меня был такой ошарашенный вид, что Мария рассмеялась.

— Я догадываюсь, что во Франции женщины куда свободнее, чем у нас… Здесь, дон Хосе, девушки не встречаются наедине с едва знакомыми мужчинами…

— То есть как это «едва знакомыми»? Да мы увиделись впервые больше двадцати лет назад!

Мария снова рассмеялась.

— Честно говоря, об этом я не подумала!.. Но что, если узнает Хуан?

— Не узнает.

— Мне не хотелось бы его обманывать.

— Молчание — вовсе не обман.

Хуан уже возвращался, но, чтобы добраться до нашего столика, ему надо было перейти через весь зал.

— Вот он! Решайтесь же, Мария…

Девушка, еще немного поколебавшись, потупила глаза.

— В два часа я пойду смотреть на пасо Девы Армагурской…

Да, только в Испании девушки назначают свидание в церкви!

В кафе стоял невообразимый шум. Севильцы не умеют говорить вполголоса. Прислушавшись, я разобрал, что речь идет о первой корриде года, той, что назначена на Пасхальное воскресенье, хотя знатоки никогда не придают ей особого значения, ибо настоящие мастера выходят на арену Маэстрансы лишь позже, в дни Ферии. Стоит прикрыть глаза — и я как будто слышу голос старого Пако, посвящавшего меня в тайную прелесть «вероник» и «натурелл» или толковавшего о величии «momento de verdad», когда матадор готовится убить быка или умереть.