Пока я не хочу никого видеть. Я слишком тороплюсь в гостиницу «Сесил-Ориент» на площади Сан-Фернандо, где у меня заранее заказан номер. Мне не терпится поскорее переодеться и разобрать чемодан. Просто не могу поверить, что я снова в Севилье!

Свернув на Сьерпес, я окончательно забыл о своем статусе агента ФБР и о задании Андерсона. Теперь я опять почувствовал себя севильянцем, гуляющим по родному кварталу, где наверняка можно встретить друзей и есть с кем поболтать. В Кампане меня ждут тени отца и матери. Я отчетливо вижу, как они сидят на скамьях в последнем ряду ночью, когда по улицам проходят последние на Святой неделе процессии. Вот выходят братства: «Хесус дель Гран Подер» — самое могущественное, за ним — Макарены, наиболее любимое в городе, дальше — Эсперансы — здесь собрались самые ревностные почитатели. Я слышу, как матушка в очередной раз напоминает мне, что надо вести себя хорошо, а потом разворачивает бумагу и достает наш жалкий ужин. Об этой ночи со Святого четверга на пятницу говорили за много месяцев до того, как она настала. Это — единственная радость в жизни моих родителей, и весь год они по крохам собирали нужную сумму. Но я хорошо помню, что, чем сидеть на стуле, за который заплачено такой дорогой ценой, я предпочел бы бегать со своими сверстниками, но мой отец не понял бы, вздумай я признаться, что не разделяю его вкусов, его ревностного отношения к церкви. Правда, в первые годы я довольно быстро засыпал, и, когда первая процессия — «Молчаливые» — подходила к Кампане, а это случалось около двух часов ночи, я так крепко спал, что самые волнующие саэты не могли вернуть меня в мир взрослых. Сейчас мок родители спят в чужой земле далеко, очень далеко от родной Андалусии… Глупая шутка — жизнь!

Грезя наяву о прошлом, я вглядывался в прохожих, но не из страха увидеть врага, а в надежде, что из юности всплывет забытое лицо какого-нибудь товарища прежних дней. Тщетно. Сьерпес немало обновилась, и лишь огромные стеклянные витрины, отделявшие завсегдатаев клубов от уличной толпы, по-настоящему напоминали о прошлом. Проходя мимо университета, я вспомнил, как в те далекие дни отец мечтал сделать из меня ученого. Что бы бедняга сказал, узнав, что его Пепе стал чем-то вроде полицейского? Какой удар для него, в душе немного анархиста (несмотря на глубокую религиозность), а потому искренне презиравшего все, что так или иначе связано с дисциплиной и стражами порядка? На рынке в ноздри мне ударили давно забытые запахи. Наконец по улице де Ла Регина я вышел на площадь Сан-Хуан де Ла Пальма — конечной цели своего путешествия. Выйдя на площадь и оказавшись перед церковью Святого Иоанна Крестителя, которую все жители Севильи называют просто Ла Пальма, я замер, словно у меня вдруг закружилась голова. И глаза как будто помимо моей воли начали искать жалкий домишко, побеленный чуть розоватой известью, где я прожил двенадцать лет. Он стоял на прежнем месте, и, несмотря на все попытки хоть перед Пасхой навести глянец, все такой же ветхий и обшарпанный. Так старая кокетка лишь на миг может создать иллюзию умелой подкраской, но уже в следующий непременно заметишь обман. Мы жили в двух комнатенках на первом этаже. Окна выходили во двор, весь день напролет наполнявшийся криками, пением, проклятиями, и лишь вечером гвалт стихал, словно тонул в молчании, пропитанном мощным ароматом жаркого и пряностей.