Хелен лишь сказала:

– Я тебя люблю, Джулия.

И Джулия ответила:

– Идиотка. Спи.

Больше не говорили. Сначала Джулия была напряжена, но вскоре расслабилась, задышала глубже и медленнее. Раз дернулась, словно испугавшись во сне, отчего и Хелен подскочила, но тотчас вновь успокоилась. С улицы доносились голоса. Кто-то засмеялся и пробежал по тротуару. За стенкой выдернули из розетки штепсель, заскрипела и с грохотом закрылась оконная рама.

Джулия опять беспокойно зашевелилась во сне. Интересно, кто ей снится? Не Урсула же Уоринг, в конце-то концов? «Но и не я», – подумала Хелен. В умиротворенном бодрствовании все стало предельно ясно: Джулия задержалась допоздна, хотя вполне могла оставить записку, запросто устроить все иначе, сделать это тайком или не делать вовсе... «Не надо, Хелен», – раздраженно говорила она всякий раз. Но если она не хотела скандалов, почему с такой легкостью давала повод их устраивать? Наверное, в глубине души она их желала. Стремилась к ним, ибо понимала – без них ничего нет, только омертвелая пустота ее высохшего сердца.

«Когда же Джулия меня разлюбила?» Следовать за мыслью было слишком страшно, к тому же все силы иссякли. Лежа с открытыми глазами, Хелен еще прижималась к Джулии, еще чувствовала жар ее тела и ровное дыхание. Но потом Джулия пошевелилась и отодвинулась.

Рука скользнула по ночнушке Джулии, и Хелен вспомнила кое-что еще – так, ерунду: пижаму, которая в войну у нее была, а потом пропала. Атласная пижама перламутрового цвета; сейчас, когда Хелен, одинокая и нетронутая, в темноте лежала рядом с Джулией, эта пижама казалась самой прекрасной на свете.

*

Вернувшись с работы, Дункан нагрел целый чайник воды; в своей комнате он разделся до нижней рубашки и вымыл руки и голову, чтобы изгнать фабричный запах и выглядеть как можно лучше для вечера с Фрейзером.

Все еще в сорочке и брюках, он сошел вниз и начистил ботинки, а затем, подложив полотенце, на кухонном столе выгладил рубашку с мягким воротничком, какую носил Фрейзер. Надев еще горячую от утюга рубашку, Дункан оставил верхнюю пуговицу расстегнутой, опять же в манере Фрейзера. Он решил не смазывать волосы бриллиантином. Перед зеркалом спальни Дункан по-всякому с ними комбинировал, пробуя разные проборы и пытаясь заставить прядь ниспадать на лоб... Однако высохшие волосы распушились, сделав его похожим на мальчугана с рекламы мыла «Перз» в «Пузырьках». Дункан все же прибегнул к бриллиантину, тревожась, не поздно ли теперь, и еще минут пять-десять работал гребешком, придавая волосам нужную волнистость.

Закончив, он спустился к мистеру Манди, который с вымученной веселостью сказал:

– Вот это да! Вот уж нынче девушки порадуются! Когда он придет, сынок?

– В половине седьмого, как в прошлый раз, – смущенно ответил Дункан. – Сходим в пивную у реки, только в другую. Фрейзер говорит, там пиво лучше.

Лицо мистера Манди еще растягивалось в пугающей улыбке.

– Да уж, – покивал он. – Девушкам и невдомек, какой удар их нынче ждет!

Мистер Манди ошалел, когда две недели назад Дункан привел Фрейзера. И тот обалдел. Они сидели втроем, не зная, о чем говорить; в конце концов положение спасла кошечка, когда простодушно вошла в гостиную. Минут двадцать ее заставляли гоняться за веревочкой. Дункан даже улегся на пол и продемонстрировал трюк с ходьбой по спине. С тех пор мистер Манди был как подстреленный. Горбился, усилилась хромота. При следующем посещении кривобокого дома на окраине Лавендер-Хилл мистер Леонард пришел в ужас от перемен, произошедших в пациенте. С еще большей страстью он говорил о необходимости противостоять соблазну Заблуждения и Ложной Веры.

Нынче Дункан хотел уйти из дома сразу, как появится Фрейзер. Они с мистером Манди выпили чаю, потом вместе вымыли посуду; едва сложили тарелки, Дункан надел пиджак.