Но сегодня он взглянул на них без особого интереса. И лишь на секунду взял обломок глиняной трубки, который нашел у прибрежной пивной. Дункан медленно облачился в пижаму, аккуратно застегнул и заправил в штаны куртку. Почистил зубы и заново причесался, теперь уже иначе – разделил волосы опрятным детским пробором. Все это время он прекрасно сознавал, что в соседней комнате терпеливо ждет мистер Манди; возникла картинка: старик лежит прямо и абсолютно неподвижно, голова покоится на пуховых подушках, одеяло натянуто до подмышек, руки аккуратно сложены на груди, но одна готова призывно похлопать по краю кровати, когда войдет Дункан... Это пустяки. Почти что ничего. Можно думать о другом. Над кроватью мистера Манди висит картина: ангел препровождает детей через узкий мост над разверзшейся бездной. Можно смотреть на нее, пока это не кончится. Рассматривать замысловатые складки на одеянии ангела, большие, невинно-злобные викторианские лица детей.

Дункан отложил расческу, снова взял и поднес ко рту обломок трубки. Прохладный и очень гладкий. Он закрыл глаза и поводил трубкой по губам: приятно, но в душе беспокойно заворочалась горечь. Если бы Фрейзер пришел! Может, он просто-напросто забыл? А что, вполне возможно. «Если б ты был другим, – горько сказал себе Дункан, – не рассиживался бы и не ждал, когда он объявится, а взял бы и разыскал его. Будь ты нормальным парнем, прямо сейчас и пошел бы к нему...»

Он открыл глаза и натолкнулся на собственный взгляд в зеркале. Белая ниточка пробора, до горла застегнутая пижама; но он не мальчик. Ему не десять лет. И даже не семнадцать. Ему двадцать четыре, и он может делать, что хочет. Ему двадцать четыре, и мистер Манди...

Мистер Манди может отправляться ко всем чертям, вдруг подумал Дункан. Почему нельзя пойти и разыскать Фрейзера, если хочется? Он знает дорогу к его улице. Знает и дом – Фрейзер показал, когда проходили мимо!

Дункан стал поспешно собираться. Сбил пробор. Брюки и пиджак натянул прямо поверх пижамы, не желая даже минуту тратить на переодевание. Надел носки и вычищенные ботинки; нагнулся завязать шнурки и понял, что у него дрожат руки. Страха не было. Только почти головокружительная легкость.

Казалось, ботинки ужасно грохочут по полу. Донесся обеспокоенный скрип кровати мистера Манди, что заставило двигаться быстрее. Дункан вышел из комнаты, глянул на дверь старика на другой стороне площадки и быстро спустился по лестнице.

Дом был темен, но он знал дорогу, точно слепец, который ощупью находит дверные ручки, предчувствует ступеньки и скользкие половики. Хотелось улизнуть тайком, и Дункан не пошел к парадной двери, поскольку знал, что окно старика выходит на улицу. Даже в угаре возбуждения, даже после того, как мысленно на все плюнул и послал мистера Манди ко всем чертям, было бы жутко оглянуться и увидеть, что он смотрит вслед.

Дункан прошел через кухню и черным ходом, миновав уборную, добрался в конец двора, но лишь у самой калитки вспомнил, что она заперта на висячий замок. Он знал, где лежит ключ, и мог бы за ним сбегать, но мысль о возвращении даже в буфетную была нестерпима. Дункан подтащил пару ящиков и, точно вор, вскарабкался на забор; перевалился на другую сторону, грузно спрыгнул, ушиб ногу и захромал, приплясывая от боли.

Преодоление запертой калитки доставило неожиданную радость. «Назад пути нет, Дэ-Пэ!» – сказал себе Дункан словами Алека.

Проулком, огибавшим зады дома мистера Манди, он вышел на жилую улицу. Дункан часто здесь ходил, но сейчас, в темноте, она выглядела иной.