— Но их же теперь невозможно есть!

— Поставь-ка на стол, проверим.

По будням они ужинали за маленьким кухонным столиком. Его дурной юношеской привычке — утаскивать тарелку в гостиную и есть перед телевизором — пришел конец. Теперь они сидели напротив нос к носу. Обычно он не имел ничего против того, что ее лицо так близко. Сейчас он видел ее усталость, и это угнетало его. Он знал, где она побывала. Сам он тоже совершенно вымотался, но не из-за работы. Сидя лицом к лицу и пережевывая пересушенные спагетти, они почти не видели друг друга.

— Трудный день? — Она была на редкость молчалива, и это казалось ему невыносимым.

— Попробуй сам обыскивать дом под надзором Трульсена.

— Что, глубоко копает?

— Проверяет каждую трещину в полу. Его тяга к совершенству просто ненормальна. От подвала до чердака — и такими темпами мы даже до второго этажа еще не добрались. Словно мы расследуем двойное убийство.

— Нашли что-то о родственниках?

— Пока только несколько писем в секретере, в подвале. Отправлены из-за границы. Мужской почерк. Числа проверить не успела, потому что Трульсен их отобрал. Думаю, это от сына. Помимо этого еще была куча работы: надо было пересмотреть много чего другого по его указанию. В этой семье ничего не выбрасывали!

— Кроме пианино.

— Опять ты со своим пианино.

Она действительно устала. Обычно она довольно терпеливо сносила его не относящиеся к делу замечания.

— Там что, что-то случилось?

Она недовольно отвернулась, и на мгновение ему показалось, что сейчас она посоветует ему не лезть в чужие дела, но потом ответила:

— Я позвонила в одно место, и это, очевидно, было ошибкой.

— Почему?

— Ну, все же должны подчиняться только Трульсену, правда?!

— Будь так добра, поясни.

— Я нетерпелива, а по мнению Трульсена, это плохое качество. Я вообще считаю, что обыск дома — безумная идея, если учесть особенности этого дела. Несчастный случай и самоубийство… Здравствуйте пожалуйста! Чтобы напасть на след пропавших родственников, вовсе не обязательно переворачивать вверх дном весь дом!

— Ну, звучит резонно.

— И мне стало интересно, а может, за этим что-то кроется, а Трульсен скрывает это от нас. Он же всегда пытается сам собрать сливки, так ведь?

— И?..

— И я взяла на душу второй грех — любопытство.

— Ой-ой-ой!

Его веселый тон не помог — она лишь нахмурилась, словно он сбил ее с толку.

— Так вот, я позвонила одному приятелю из Государственной больницы, моему бывшему соседу из Тёнсберга, который по счастливой случайности занимается вскрытиями.

— Так отчет о вскрытии еще не готов?

— Нет — это было ясно по реакции Трульсена, когда я ему рассказала, с кем разговаривала.

— Ты ему рассказала про этот звонок?

— Третий грех: я перестаралась. Мне-то показалось, что я раздобыла важную информацию, которой мне захотелось поделиться. А в благодарность он прямо при всех устроил мне такой разнос! Это было… было… — Плотно сжав губы, она грохнула вилкой о столешницу.

— Так что ты выяснила, Анита? — Он боялся услышать ответ, но постарался вложить в вопрос всю доброжелательную заинтересованность. Однако еще сильнее он боялся, что она сорвется. Он редко видел ее в слезах и знал, что утешитель из него плохой.

— Ну… — собравшись, она уставилась в тарелку, — заключение о вскрытии будет готово только на следующей неделе, но мой приятель говорит, уже сейчас ясно, что время смерти не совпадает.