— Ну, ты даешь, Юнфинн. — Ее раздражение исчезло, и теперь она казалась потерянной, даже усталой. Должно быть, он, несмотря ни на что, все же достучался до нее. — Никогда бы не подумала, что ты способен на такое.

Он не понял, говорит ли она об игре на пианино или о его проникновении на место преступления, или обо всех его недомолвках. Вообще-то это не имело никакого значения.

— Я и сам не ожидал этого, Анита, — ответил он, — я и сам не ожидал… — Вымотанные, они все еще стояли возле разделочной стойки, словно у них не хватало сил дойти до стола и сесть. — Может, поедим немного салата? — Он отчаянно попытался вернуться к их нормальному состоянию, обрести безопасность в обыденном. Она было подняла миску с салатом, но тут же поставила ее обратно на стойку, будто боялась уронить ее.

— Поедим, пожалуй, — ответила она, не глядя на него. Она смотрела на куриный салат так, словно ни за что не съела бы сейчас ни крошки.

— Я не понимаю, как это касается тебя, — внезапно выдала она, когда, раздевшись, они легли в постель.

За целый вечер они ни словом более не упомянули дело Хаммерсенгов. Открыв первую за неделю бутылку вина, посмотрели кино («Подозреваемые» — она сама выбрала. В плане фильмов ее вкус был определяющим). А он все ждал. Тема его поездки к дому Хаммерсенгов не была исчерпана, они лишь сделали перерыв на несколько часов, на красное вино и детектив. В ее словах был скрытый вопрос. Здесь, в спальне, ее голос звучал мягче. Когда она повернулась к нему под одеялом, тело ее, одетое в просторную футболку (одна из его футболок, она всегда надевала их на ночь), казалось зовущим. Но на ее лице вновь отразилась прежняя неприязнь.

— Не преувеличивай.

— Я просто пытаюсь понять, что же было на самом деле.

— Быть приятелями… друзьями… — начал он, — нелегко. С этим связано очень многое…

— Что, например?

Он замолчал.

— Анита… это нелегко!

— Так объясни же, Юнфинн!

— Ну… в школе Клаусу сложно пришлось.

— Ты хочешь сказать — ему было одиноко?

— Как я уже сказал, он был очень странным.

— Его травили?

— В то время это не называли травлей.

— И ты к этому тоже руку приложил?

Он отметил, что начинает бояться ее способности попадать сразу в яблочко.

— Во всяком случае, я ничего не сделал, чтобы облегчить ему жизнь.

— И дальше что? — Ее испытующий взгляд не отрывался от его лица. Он с трудом выдерживал его.

— Однажды во время школьного похода ему разорвали спальный мешок. Папаша Георг сообщил об этом ректору. Раздули целый скандал. Нескольким из нас пришлось давать нелицеприятные объяснения…

— «Подозреваемые»? — Несмотря на шутливый вопрос, голос ее оставался серьезным.

— Можно и так сказать. Мне тогда было стыдно. А сейчас я стыжусь еще сильнее.

Помолчав немного, она сказала:

— Поосторожнее, Юнфинн, не ищи в этом расследовании самоуспокоения.

— Тебе хорошо говорить. — Обида у него не очень получилась.

— Мы пытаемся выяснить, связаны ли загадки и тайны семейства Хаммерсенг с их смертью. И если даже ты принимал участие в школьной травле их сына, это не особенно важно.

— Ну… да…

— Я действительно так считаю.