Тибор сыграл отрывок заново, иначе, хотя не знал в точности, к чему следует стремиться, и не удивился, когда мисс Маккормак опять помотала головой.

— Простите, — сказал он. — Вы не очень понятно выразились. Я не понимаю, что такое «по-нашему».

— Вы имели в виду, чтобы я сыграла сама? Вы это хотели сказать?

Речь ее звучала спокойно, но когда мисс Маккормак повернулась к Тибору лицом, он ощутил, что между ними возникла неловкость. Глядя на него упорно, чуть ли не с вызовом, мисс Маккормак ждала ответа.

Наконец он отозвался:

— Нет. Я попробую сыграть еще раз.

— Но вы ведь задаете мысленно вопрос, почему я не сыграю сама? Почему не возьму у вас инструмент и не покажу, чего добиваюсь.

— Нет… — Надеясь выглядеть безразличным, Тибор помотал головой. — Нет. Думаю, наша обычная процедура — как раз то, что надо. Вы даете устные указания, я играю. Иначе бы я только и делал, что копировал. Ваши слова как бы открывают для меня окошки. Если бы вы играли сами, окошки бы не открылись. Я бы копировал, и только.

Мисс Маккормак подумала и кивнула:

— Наверное, вы правы. Ладно, постараюсь выражаться яснее.

Дальше она стала рассуждать о разнице между концовками и подводящими пассажами. Когда Тибор заново сыграл необходимые такты, она улыбнулась и одобрительно кивнула.

И все же после этой краткой размолвки на их занятия легла какая-то тень. Может, она существовала и раньше, но теперь была выпущена из бутылки. В другой раз, когда они сидели на площади, Тибор стал рассказывать о том, как прежний владелец его виолончели приобрел себе инструмент путем обмена за несколько пар американских джинсов: дело происходило во времена Советского Союза. Рассказ подошел к концу, мисс Маккормак поглядела на Тибора со странной полуулыбкой и произнесла:

— Инструмент хороший. С красивым голосом. Но мне трудно судить: я к нему и пальцем не прикоснулась.

Тибор понял, что беседа сворачивает на прежние рельсы, и быстро отвел взгляд в сторону.

— Для музыканта вашего уровня такой инструмент не подходит. Он и меня сейчас не вполне устраивает.

Оказалось, ему уже больше не расслабиться при разговоре с мисс Маккормак; мешало опасение, что она перейдет наскоком к той же теме. Даже в ходе самой приятной беседы его разум оставался на страже, чтобы вовремя занять оборону. Как бы то ни было, вечно выворачиваться не представлялось возможным, и Тибор стал просто изображать из себя глухого, когда мисс Маккормак произносила что-то вроде: «Насколько было бы легче, если бы я могла просто сыграть вам этот отрывок!»

К концу сентября (в воздухе уже веяло прохладой) Джанкарло позвонил из Амстердама господин Кауфман: открылась вакансия на место виолончелиста в небольшом камерном ансамбле, который выступал в пятизвездочном отеле в центре города. Четырежды в неделю ансамбль играл по вечерам на балконе в столовой зале, и еще на музыкантов возлагались иные «необременительные, не связанные с музыкой» обязанности в других помещениях отеля. Предоставлялись питание и жилье. Господин Кауфман немедленно вспомнил о Тиборе, и место было ему обещано. Мы не стали медлить и в тот же вечер, в кафе, сообщили Тибору эту новость и, думаю, все как один были поражены тем, как прохладно он ее воспринял. Прежде, когда мы договорились с мистером Кауфманом о его «прослушивании», Тибор был настроен совершенно иначе. Джанкарло — так тот просто разозлился.

— И над чем тут так долго ломать голову? — спросил он юнца. — Чего ты еще ждешь? Приглашения в Карнеги-холл?

— Я благодарен, ты не думай. И все же мне нужно подумать. Играть для публики, пока она чешет языками и набивает желудок? И потом, эти самые иные обязанности. Достойно ли это такого музыканта, как я?

Джанкарло никогда не отличался сдержанностью: если бы мы его не остановили, он сгреб бы Тибора за грудки и проорал ему в лицо все, что о нем думает.