|
— А что за спиртзавод? — заинтересовался Фрэнсис. Ирина Ивановна поморщилась: — Построили тут какие-то, как раз в шестнадцатом открыли… Короче, нехорошо все кончилось, зарезали даже кого-то, а несколько человек к нам пришло. Мокрушинские теперь сами по себе живут, мы — сами по себе. К нам не лезут, и ладно. Так, общаемся иногда по мере нужды. — То есть вы ничего до сих пор не знаете, — заключил Антон. — Нет. А что я должна знать? И Антон рассказал. Мрачная история почему-то совсем не удивила Ирину Ивановну. — Город есть город, — сказала она. — Там всё не как у людей. Говорила я своим: не уезжайте. Где-то они теперь… А у тебя, — Ирина Ивановна посмотрела на камерунца, — и подавно… — А в Мокрушино ничего такого нет? — на всякий случай спросил Фрэнсис. — Не слыхали? — Да нет, что вы. Сволочи они, конечно, но до такого не опустятся. — Вы бы поаккуратнее всё ж, — посоветовал Антон. — Охрану выставляйте. Мокрушино Мокрушиным, но про Новую Сибирь забывать не стоит. Хоть она и далеко. — Да я понимаю. К тому же у них, наверное, зимой много народу перемерло. Морозы какие стояли… «А ведь верно, — подумал Антон. — Это же город. Примитивную буржуйку смастерить, и то далеко не каждый сумеет, даже если найдет материалы. А если смастерит, то от угарного газа помрет, не умея сделать правильно вытяжку… Покойный анестезиолог Гринько эту проблему не упоминал, да ему и не до нее было, если честно». — Будем надеяться, что пока им не до нас. А Леонидыч свою пищаль на поток поставит. «Отобьетесь вы с пищалью, если они с автоматами придут, — подумал Антон. — Но что делать-то? Может, и в самом деле Новой Сибири не до них. Кстати…» — Кстати, — сказал Антон, — у меня там ружье сломанное в рюкзаке. — У меня, — уточнил с ехидцей Фрэнсис. — Ты его бросить хотел. — У него ружье сломанное, — поправился Антон. — Ложе расколото, курок один навернулся… Ваш Леонидыч не посмотрит, что с ним можно сделать? — Посмотрит, отчего не посмотреть… А вы не ходили бы лучше на этот аэродром. Мертвый он, страшный. Мужики наши оттуда драпали через болото без оглядки и без всякой добычи. Я же их знаю: хоть болт или кусок жести, да сперли бы, кабы спокойно там было. «КамАЗ» небось видели на дороге — ободрали, как липку. — Не понял, — Фрэнсис наклонил голову набок, — там кто-то есть? — А вы с ними поговорите, сами и расскажут, если захотят. А если нет — тогда уж я с их слов. На аэродром ходили, как выяснилось, уже известный им, но молчавший ранее владелец древнего одноствольного ружьеца Киря, совсем молодой парень Ярослав и уже известный Абраша. Волею случая они как раз сидели в приземистом большом доме, служившем чем-то вроде места для общих собраний, и слушали рассказы Кири о разных чудесных происшествиях. Ирина Ивановна сделала прервавшемуся было Кире знак продолжать. Антон и камерунец тихонько сели на лавку — Лариса осталась возиться с сыном — и прислушались. — Так вот, дело было в Барнауле, — таинственным голосом рассказывал Киря, скручивая «козью ножку» с самосадом. — Кажись, в конце шестидесятых. Я тогда только-только родился, сам-то не видал. Вот. Работала эта баба продавцом каким-то и в Бога совсем не верила. А однажды тяжко заболела — нашли у нее врачи рак в кишках. Ну, положили на операцию, баба и видит: вознеслась она над своим телом, а потом смотрит — его в морг повезли. — Не понял, дядь Киря, — сказал Ярослав. — Это как она видит? — Душа это ее! — сердито ответил Киря. |
