Фа-Кимнибол оглянулся. С вершины стены им вслед смотрели крошечные фигуры. Саламан? Битерулв? Вейавала? Он помахал им. Ему ответили, но не все.

Экипажи продвигались вперед. Город Джиссо за их спиной исчез. Медленно и осторожно посланники из города Доинно пролагали путь на юг через пустынные, продуваемые ветрами земли.

VII

РАСКАТЫ ВОЙНЫ

Спустя неделю после отъезда Фа-Кимнибола во дворец к Саламану привели руководителя допущенцев Зектира Лукина. Только что освобожденный из тюрьмы и достаточно облагоразумевшийся Амифин отправился в захудалый восточный квартал города с полдюжиной стражников, предчувствуя сопротивление. Но был крайне удивлен, обнаружив, что Зектир Лукин опасался беседы с королем не больше танцев в обнаженном виде на улицах, когда дули черные ветры. Он вел себя так, словно все это время только и ждал вызова Саламана — словно не понимал, почему этот вызов так долго откладывался.

Встреча с руководителем допущенцев тоже принесла Саламану ряд неожиданностей.

Глава секты представлялся ему каким-то фанатиком с безумными глазами, возбудимым и раздражительным, который с пеной у рта выкрикивает и бормочет непостижимые лозунги. Но по крайней мере в одном он не ошибся: вне всяких сомнений, Зектир Лукин был фанатиком. В нем все — волевой оскал челюстей, холодный, немигающий взгляд и плотное мускулистое тело, покрытое серым седеющим мехом — говорило о необыкновенной целеустремленности и преданности выбранному делу.

Но выкрики? Бормотание лозунгов? Этот человек был спокоен и несговорчив. От него веяло ледяной замкнутостью, в которой Саламан мгновенно обнаружил сходство с собой. Этот человек мог вполне быть королем, если бы в первые дни города дела обстояли бы немного по-другому. Но вместо этого он стал мясником, который проводил свои дни не в каменном дворце, а на бойне, разрубая туши среди струившихся вокруг него рек крови. А по вечерам он и его последователи встречались в гимназии восточного квартала и обучали друг друга странным догмам своей веры.

Смелый, с квадратными плечами, он стоял перед королем.

— И как давно твои люди этим занимаются? — спросил Саламан.

— На протяжении нескольких лет.

— Трех? Пяти?

— Почти с самого начала основания города.

— Нет, — пробормотал Саламан. — Это невозможно, чтобы вы просуществовали так долго, а я ничего об этом не слышал.

Зектир Лукин пожал плечами:

— Нас было очень мало, и мы молчали. Мы изучали свои тексты, встречались и тренировались в своих дисциплинах. Мы не искали новобранцев. Это было наше личное дело. Мой отец Лаккамай был первым из нас, и затем…

— Лаккамай? — Еще одна неожиданность. В коконе и Венджибонезе Лаккамай казался человеком тихим, который все держал в себе, и, похоже, в его душе не было особых глубин. В Венджибонезе он был любовником жрицы Толайри, но после Раскола Толайри без колебаний бросила Лаккамая и ушла с Харруэлом, одним из основателей крошечного поселения, которое впоследствии станет городом Джиссо. Он давно умер. Саламан не помнил, чтобы у Лаккамая когда-нибудь была жена, которая произвела бы ему на свет сына.

— Вы знали его, — сказал Зектир Лукин.

— Да, много лет назад.

— Лаккамай учил нас, что все произошедшее с Великим Миром было по воле богов. Он говорил, что все происходящее — часть их плана, независимо от того, кажется ли это нам хорошим или дурным.