Сестра Матильда не ответила. Графиней была не она, а ее бабушка, но и она была как-никак «фройляйн фон…».

— А в общем, наплевать на все… Был бы я графом, ничего бы не изменилось — и я бы точно так же закладывал… Каждый из нас, знаете ли, слишком одинок, чтобы такие вещи имели для него какое-то значение… Я, кажется, вас рассердил?

— Ну что вы?.. — Она разглядела в темноте линию его профиля, испугалась, что он возьмет ее за руку, и перешла на другую сторону дороги. — Пойдемте обратно, господин лейтенант.

— У вас, наверно, тоже никого нет, сестра, а то бы вы не выдержали… Будем довольны, что война никогда не кончится…

Перед ними опять были решетчатые ворота лазарета. В окнах было темно, если не считать слабого света ночников в палатах.

— Ну вот, а теперь я все-таки пойду выпить чего — нибудь… Вы же мне все равно компании не составите.

— Нет, нет, мне самое время возвращаться на работу, лейтенант Ярецки.

— Спокойной ночи, сестрица, большое спасибо.

— Спокойной ночи, господин лейтенант.

Тоска и какое-то разочарование охватили сестру Матильду. Она крикнула ему вслед:

— Только не приходите очень поздно, господин лейтенант!

Доктор Флуршюц помогал лейтенанту Ярецки надевать протез. Рядом стояла сестра Матильда.

Ярецки поправил ремень:

— Скажите-ка, Флуршюц, у вас сердце не разрывается оттого, что наступает миг прощания?.. О сестре Матильде я уже не говорю!

— А знаете, Ярецки, что касается меня, то я охотно подержал бы вас еще у себя под наблюдением… Вы сейчас не в лучшей форме.

— Не знаю… Подождите-ка! — Ярецки попытался просунуть сигарету между пальцами протеза. — Подождите-ка!.. А что если этот протез оттренировать и превратить его в сигаретодержатель или, еще лучше, в мундштук… Замечательная идея, а?..

— Помолчите-ка, Ярецки… — Флуршюц застегивал пряжки. — Так… Как себя чувствуете?

— Как новорожденная машина… машина в прекраснейшей форме… Было бы совсем хорошо, если бы сигареты были получше.

— Не худо бы вам вообще забыть про курение… А заодно и про другое.

— Про любовь? С удовольствием забуду.

— Нет, — без тени иронии сказала сестра Матильда, — Доктор Флуршюц имел в виду вино.

— Ах, так… а до меня-то не дошло… Когда ты трезв, то все так медленно доходит… Как это вы до сих пор не заметили, Флуршюц: только надравшись, люди понимают друг друга.

— Какая смелая попытка реабилитации собственной персоны!

— Нет, Флуршюц, вы только вспомните, как великолепно пьяны мы были в августе четырнадцатого… Мне даже кажется, что тогда мы в первый и последний раз были по-настоящему сплочены.

— Нечто подобное говорит и Шелер…

— Кто?

— Шелер. «Гений войны»… Скверная книга.

— Ах, так, книга… Толку от книг мало… Но вот что я хочу вам сказать, Флуршюц, причем вполне серьезно: дайте мне какое-нибудь другое, новое питье, ну, допустим, морфий, или патриотизм, или коммунизм, или еще что-нибудь такое, от чего в жар кинуть может… такое, что нас снова сплотит, и я брошу пить… в один миг, не сходя с места!

Подумав немного, Флуршюц сказал:

— Какая-то доля истины в этом есть… Но если речь идет об опьянении и сплочении, то тут, Ярецки, есть только одно лекарство: влюбитесь.

— По предписанию врача, не так ли?.