А тот Капуцци, что был на сцене, совсем по-дружески обнял доктора Грациано и спросил, как он поживает. На аппетит он не жалуется, ответил доктор, сон тоже всегда к его услугам (per servirlo), но вот что касается кошелька, то тут дело дошло до полного истощения. Вчера, например, чтобы потрафить своей возлюбленной, он отдал последний дукат за пару чулок цвета розмарина, и теперь ему придется идти к какому-нибудь банкиру клянчить тридцать дукатов в долг!

— Но как же вы не подумали о своем лучшем друге! — возразил Капуцци. — Вот вам, многоуважаемый синьор, пятьдесят дукатов, возьмите их!

— Что ты делаешь, Паскуале! — вскрикнул внизу Капуцци.

Доктор Грациано заговорил о векселе, о процентах, но синьор Капуцци заявил, что ни того, ни другого он не требует, раз идет речь о таком друге, как доктор Грациано.

— Ты с ума сошел, Паскуале! — еще громче крикнул «нижний» Капуцци.

После нескольких объятий с изъявлением благодарности доктор Грациано удалился. Теперь к синьору Капуцци приблизился Паскуарелло и сказал, не переставая кланяться и возносить своего хозяина до небес, что и его кошелек страдает такой же болезнью, как у Грациано, а заодно попросил помочь ему тем же великолепным лекарством.

Капуцци, тот, что на сцене, порадовался, что Паскуарелло умеет так отменно пользоваться его хорошим настроением, и швырнул ему несколько блестящих дукатов.

— Паскуале, ты просто безумен! Бес, что ли, в тебя вселился? — закричал во всю мочь «нижний» Капуцци. Зрители призвали его к порядку.

Паскуарелло, воздавая уже без всякой меры хвалу своему хозяину, заговорил под конец об арии, которую сочинил Капуцци и которою он, Паскуарелло, надеется привести всех в восхищение. Капуцци, тот, что на сцене, похлопал Паскуарелло дружески по плечу и сказал: ему, своему верному слуге, он может доверить тайну, что он ведь, собственно говоря, в музыке ничего не смыслит, а та самая ария, как, впрочем, и все другие, когда-либо им сочиненные, попросту украдена из канцон Фрескобальди и мотетов Кариссими.

— Врешь, врешь, подлец, нагло врешь! — завопил «нижний» Капуцци, вскочив с кресла. Старика снова призвали к порядку, а дама, сидевшая рядом с ним, потянула его за рукав вниз.

— Пришел час, — продолжал Капуцци, тот, что на сцене, — подумать о других, более важных вещах. Дело в том, что он хочет завтра задать пир горой, и Паскуарелло нужно будет раздобыть все необходимое.

При этом Капуцци вынул и зачитал список вкуснейших, чрезвычайно дорогих яств; при каждом названии Паскуарелло надлежало запомнить цену и тут же получить деньги.

— Паскуале! Сумасброд! Безумец! Бездельник! Расточитель! — подавал реплики «нижний» Капуцци, все больше бледнея от огорчения, по мере того как росла стоимость бессмысленнейшего из всех пиршеств.

Когда наконец список был исчерпан, Паскуарелло спросил синьора Капуцци, что побудило его затеять такое блестящее празднество.

— Завтра, — сказал Капуцци, тот, что на сцене, — самый радостный, самый счастливый день в моей жизни. Знай же, добрый мой Паскуарелло, что завтра я праздную благословенный день бракосочетания моей дорогой племянницы Марианны. Отдаю ее руку славному молодому человеку, самому замечательному из всех художников, Антонио Скаччати!

Не успел «верхний» Капуцци произнести эти слова, как «нижний», вне себя от ярости, вскочил с места с лицом, в котором, казалось, полыхали все огни ада, и, грозя обоими кулаками своему двойнику, завизжал:

— Нет, ты этого не сделаешь! Не сделаешь, негодяй, мерзопакостный Паскуале! Хочешь потерять Марианну, пес шелудивый? Хочешь швырнуть ее на шею проклятому плуту? Ее, сладостную Марианну, твою жизнь, твою надежду, твое единственное достояние! Ну, погоди-ка! Погоди, дурак набитый! Увидишь, чем это для тебя кончится! Твои же кулаки тебя изобьют! Так изобьют, что и про пир, и про свадьбу позабудешь!

Но и «верхний» Капуцци сжал, как и «нижний», кулаки и кричал в такой же ярости таким же визгливым голосом:

— Отправляйся-ка ты ко всем чертям, проклятый, безмозглый Паскуале, скупердяй-жадюга, старый фат, одуревший от любви, расфуфыренный осел с бубенцами на башке! Вот поди ж ты, дух из тебя повышибаю, чтоб неповадно было тебе навязывать подлые козни честному, доброму, благочестивому Паскуале Капуцци.