Как только старый Панталоне скрывается из виду, в комнату вбегает приятель художника — в маске, в плаще, как и всё на улицах карнавальной Венеции. Следуют приветствия, рукопожатия, смех не смолкает ни на минуту: всё удалось как нельзя лучше, ни у кого не возникло ни малейшего подозрения. Леди Хертмор извлекает из складок плаща шкатулку с драгоценностями. Она открывает её: тотчас же раздаются по-итальянски бурные восклицания, выражающие изумление и восторг. Бриллианты, жемчуга, огромные изумруды Хертморов, рубиновые застёжки, алмазные серьги — все эти сверкающие, искрящиеся вещицы любовно рассматриваются, передаются из рук в руки. По мнению приятеля, всё это богатство стоит не менее пятидесяти тысяч цехинов. Любовники в экстазе бросаются в объятия друг друга.

Друг Джанголини напоминает, что напоследок предстоят ещё кое-какие дела. Нужно пойти в полицейское управление за паспортами. О, это простая формальность, но без неё не обойтись. Он отправится вслед за ними и продаст один из алмазов, чтобы обзавестись суммой, необходимой для путешествия.

Мистер Биггер прервал свой рассказ, закурил сигарету и, выпустив изо рта облако дыма, заговорил снова:

— Итак, закутавшись в плащи и надвинув капюшоны на глаза, они разошлись в разные стороны — друг Джанголини в одну, художник со своей возлюбленной в другую. О, любовь в Венеции! Мистер Биггер мечтательно закатил глаза.

— Случалось ли вам влюбляться в Венеции, сэр? — спросил он Владельца Поместья.

— Нет, дальше Дьеппа я нигде не бывал, — отозвался тот, покачав головой.

— О, вы многое потеряли в жизни. Навряд ли тогда вам удастся представить, что чувствовали юная леди Хертмор и Джанголини, когда они скользили по бесконечным каналам, глядя друг на друга через прорези масок. Быть может, они целовались — это не так просто, когда на лице маска, — и, кроме того, существовала опасность, что кто-нибудь узнает их через окошечко гондолы. Нет, пожалуй, — задумчиво заключил мистер Биггер, — им достаточно было только смотреть друг на друга. В Венеции, когда медленно плывёшь вдоль каналов, вполне довольно созерцания, одного лишь созерцания.

Он слегка покрутил в воздухе рукой и умолк. Сохраняя молчание, он несколько раз глубоко затянулся; когда же заговорил снова, голос его звучал негромко и ровно:

— Спустя примерно полчаса после их ухода к дверям дома Джанголини приблизилась гондола, из неё вышел человек в бумажной маске, закутанный в чёрный плащ, с неизменной треугольной шляпой на голове, и поднялся по лестнице в мастерскую художника. Она была пуста. С мольберта улыбался портрет — мило и слегка глуповато. Но художника нигде не было видно, и кресло для модели пустовало. Сохраняя невозмутимый вид, человек в маске с длинным носом оглядел комнату. Его рассеянный взгляд задержался, наконец, на открытой шкатулке, беспечно оставленной любовниками на столе. Глубоко посаженные, окружённые тенями глаза под гротескной маской долго и пристально всматривались в брошенный предмет. Длинноносый Пульчинелла, казалось, погрузился в размышление.

Вскоре на лестнице послышались шаги, раздался смех. Человек в маске повернулся к окну, чтобы выглянуть на улицу. За его спиной с шумом распахнулась дверь: возбуждённые, беззаботно весёлые, в комнату со смехом влетели любовники.

— А, caro amico! ^[16] Уже здесь? Что с бриллиантом?

Закутанная в плащ фигура у окна не шелохнулась. Джанголини оживлённо продолжал рассказывать: с подписями не возникло ни малейшего затруднения, расспросов не последовало, паспорта лежали у них в кармане. Можно было отправляться немедленно.

Леди Хертмор принялась вдруг безудержно хохотать: она никак не могла остановиться.