Я бросил маркер на стол и подошел к окну. На уличных скамейках судебные служащие ели принесенные с собой сэндвичи. В изогнутых ветвях деревьев запутались облака. У здания стояли телевизионные микроавтобусы со спутниковыми антеннами на крышах, репортеры ждали наших комментариев.

Рядом со мной уселся Джим и задал вопрос:

– Вы религиозны?

– Когда-то посещал приходскую школу.

Я повернулся к нему и увидел, что он держит Библию.

– Там ведь есть слова о том, что надо подставить другую щеку? – спросил я.

Джим облизнул губы и прочитал вслух:

– «Если же правый глаз твой соблазняет тебя, вырви его и брось от себя, ибо лучше для тебя, чтобы погиб один из членов твоих, а не все тело твое было ввержено в геенну». От одного порченого яблока целый воз загнивает. – Он передал Библию мне. – Взгляните сами.

Прочитав цитату, я закрыл книгу. В отличие от Джима, я мало что понимал в религии, но подумал: не имеет значения, что хотел сказать Иисус в этом отрывке, но Он наверняка взял бы свои слова назад, будь Он приговорен к смерти. По сути, у меня мелькнула мысль, что, окажись сейчас Иисус в этой комнате присяжных, Ему тоже пришлось бы туго, как и мне.

Джим?

Да.

Элисон?

Да.

Мэрилин?

Да.

Вай?

Нет.

Поколебавшись, я написал свое имя под именем Вай.

– Вы согласились голосовать за смертный приговор, если придется, – сказал Марк. – Прежде чем выбрать присяжных, каждого из нас спросили, можем ли мы это сделать.

– Знаю.

Я действительно согласился проголосовать за смертный приговор, если дело того потребует. Я просто не представлял себе, что это будет так трудно.

Вай закрыла лицо ладонями:

– Когда мой сын бил младшего брата, я не шлепала его и не говорила: «Не дерись». Тогда мне это казалось лицемерным. И сейчас кажется.

– Вай, – тихо обратилась к ней Мэрилин, – а если бы убили твоего семилетнего мальчугана?

Потянувшись к столу со стенограммами и с уликами, она достала ту самую фотографию Элизабет Нилон, которую прокурор показал нам во время заключительного слова. Молча положила снимок перед Вай и разгладила глянцевую поверхность.

Выждав минуту, Вай тяжело поднялась и взяла у меня из руки маркер. Она стерла себя из графы «НЕТ» и вписала под именем Мэрилин, примкнув к десяти другим присяжным, проголосовавшим «за».

– Майкл? – обратился ко мне Тед, и я сглотнул. – Что вы еще хотите увидеть или услышать? – спросил он. – Мы поможем вам найти это.

Он посмотрел на коробку, в которой лежали пули, прошедшие баллистическую экспертизу, одежда убитых, отчеты о вскрытии. Его пальцы перебирали снимки с места преступления: там было столько крови, что с трудом удавалось разглядеть жертву.

– Майкл, – повторил Тед, – посчитайте-ка.

Я повернулся к лекционной доске, не в силах выдержать их горящие взгляды. Рядом со списком имен, в котором мое стояло особняком, было исходное уравнение, выведенное мной, когда мы только вошли в комнату присяжных:

(А + В) – С = ПРИГОВОР.

Что мне нравилось в математике, так это ее надежность. Всегда существовал верный ответ, даже если он был воображаемым.

Правда, в этом уравнении математика не сработала. Потому что факторы А + В, приведшие к смерти Курта и Элизабет Нилон, всегда перевешивали С. Этих людей уже ничто не могло воскресить, и никакой душещипательной истории было не под силу стереть эту правду.

В промежутке между «да» и «нет» заключена целая жизнь.