— Вы были правы, — сказал я, — все погибло! Дайте руку, старый товарищ, на прощание.

— О да, — воскликнул он, — пожмем друг другу руки, но помните, — я не хочу хитрить. Если, благодаря какому-нибудь невозможному случаю мы избавимся от этой опасности, я опять ваш враг и… тогда берегитесь!

— Ну, это уже старо, — ответил я, — и, пожалуй, надоело.

Норсмаур был точно поражен моим ответом, он молча подошел к лестнице и остановился.

— Вы меня не понимаете, — сказал он, — я не обманщик и сам оберегаю себя, вот и все. Это, может быть, и старо, и надоело вам, мистер Кассилис, но это мне совершенно все равно. Я говорю то, что мне нравится, а не то, что вам может казаться приятно или неприятно для вас. Подите лучше наверх и поухаживайте за девицей, пока еще есть время. Что же меня касается, я здесь останусь.

— И я останусь с вами, — заявил я, — неужто вы думаете, что я позволю себе воспользоваться каким-либо запретным плодом, хотя бы и с вашего разрешения?

— Франк, — ответил он с улыбкой, — это просто несчастье, что вы такой осел… Казалось бы, у вас есть все, чтобы быть человеком. Я только потом буду вашим врагом, а теперь вы совершенно напрасно стараетесь меня раздразнить и вывести из себя. А знаете ли вы, — продолжал он уже мягким голосом, — ведь мы с вами два самых несчастных человека в Англии. Мы дожили до тридцатипятилетнего возраста, нет у нас жены, нет ребенка, нет никого, о ком бы заботиться, для кого, для чего жить. Бедные, жалкие мы черти! И вот теперь оба сцепились из-за девушки! Как будто их мало в Соединенном Королевстве — несколько миллионов! Ах, Франк, Франк, от всей души жалею того из нас, кто — я или вы — потеряет в этой игре. Как это говорится в писании — лучше было бы, если бы повесили ему мельничный жернов и потопили его в глубине морской… Давайте лучше выпьем, — заключил он внезапно, но без всякого выражения легкомыслия.

Я был тронут его словами; я чувствовал, что для него они много значат, и потому согласился. Он сел за стол, налил стакан хереса и поднес его к своим глазам.

— Если вы победите меня, Франк, — сказал он, — я запью, а вы что сделаете, если победителем выйду я?

— Право, не знаю, — был мой ответ.

— Так, — сказал он, — ну что же, выпьем, а вот и тост, подходящий к случаю: «Italia irredenta» .

Остаток дня прошел в той же вынужденной бездеятельности и утомительной тоске. Пришло время обеда. Я стал накрывать стол, а Норсмаур с Кларой готовили к столу хранившиеся в кухне кушанья. Проходя раза два-три мимо них, я был очень удивлен, что речь все шла обо мне. Норсмаур шутил и предлагал разные способы, чтобы Клара вернее разобралась в своих женихах, но при этом он ни слова не произнес в мое осуждение и больше смеялся над самим собой. Зная Норсмаура, я чувствовал, какую борьбу он переживает в душе, — и это, в связи с окружавшей нас трагической опасностью, взволновало меня до слез; помню мелькнула мысль, — между прочим, совершенно бесплодная, — что вот три благородных человека через несколько часов должны погибнуть из-за вора-банкира.

Перед тем как садиться за стол, я через ставни верхнего этажа осмотрел еще раз окружавшую нас местность. Наступал уже вечер. Дюны казались совершенно безлюдными и денежная сумка оставалась не тронутой.

Хедльстон, в широком желтом халате, сел за один конец стола, Клара — за другой. Норсмаур и я очутились визави.