— Я понял. Так что будем делать?

— Ты меня спрашиваешь? Ха! Я бы на твоём месте шёл обратно, чтобы не злить меня. И тебе будет спокойнее, и я грех на душу брать не стану.

— Тем более что у тебя грехов на душе предостаточно, — напомнил следователь.

Смотритель во время разговора раздумывал, как поступить со взрывчаткой. Он подложил её под дверь.

— Как там твой коллега-то поживает? Марукин? — спросил он у Буряка.

— Это, скорее, не мой коллега, а твой. Тоже мне, охотник за сокровищами из дурдома.

— Так ты что, Григорий Тимофеевич, его в дурдом упёк?

— Не я упёк, а он с нашими экспертами в дурачка играет. Хочет, чтобы его признали невменяемым.

— И ты веришь, что он невменяемый? Эх ты, Гриша, взрослый человек, а такой наивный.

— Не переживай, разберёмся. Лично я не верю, да и экспертиза покажет. Кстати, если ты помнишь, прикидываться Марукин научился у тебя. Помнишь, как ты сердечный приступ пытался изобразить?

— Ох, Гриша, сердечко-то у меня действительно ёкает. Как подумаю, что придётся взорвать здесь, всё к чёртовой матери, самому нехорошо делается.

— Так, может быть, не взрывать? Может быть, обойдёмся мы без этих… пиротехнических фокусов?

— Не получится. Вынуждаете вы меня, гражданин следователь, — укоризненно сказал смотритель.

— Только не надо разыгрывать из себя загнанного в угол, — попросил Буряк. — Из любого положения есть выход.

— Это общие слова, Гриша. Общие и пустые.

— А вот и нет. Если хочешь знать, я лично не испытываю к тебе никаких негативных чувств. А по большому счёту, даже сочувствую.

— Ой, ли? А когда я был в камере, и ты колол меня, Гриша, ты разговаривал по-другому, — напомнил смотритель.

— Послушай меня, Михаил! Сейчас тебе кажется, что весь мир настроен против тебя. И я понимаю твои чувства. Но стоит пройти шаг, сделать всего одно движение — в мою сторону — изменится всё. И точка зрения тоже.

— Не уговаривай, лукавый! То, что ты меня понимаешь, — в это верю. Ты такой же одинокий волк, как и я. У тебя же, Гриша, нет другого смысла в жизни, кроме работы. Так что на данный момент твой смысл — это я, — смотритель засмеялся. — И ты мне не сочувствуешь. Ты просто боишься этот смысл потерять.

— Ты, конечно, незаурядный человек, Михаил Макарыч, но, извини, мне кажется, что у тебя мания величия. Ты не смысл, ты — моя работа.

— Ладно, ладно, — примирительно сказал смотритель. — Не хотел обидеть.

— Лучше знаешь что… Предлагаю тебе раскаяться и помочь следствию. Отдать карту Сомова нам. То есть помочь городу. Отдай карту, Миша!

В ответ — тишина.

— Чего молчишь-то? Задумался?

Смотритель, не отвечая следователю, отошёл от двери и поднял с земли какую-то железку. Он вставил её в лопасть вентилятора — и вентилятор остановился. Смотритель проскочил через вентилятор в шахту, после чего убрал железку, и вентилятор вновь заработал.

Алёша с удовольствием выполнял просьбу Буряка. Он так увлёкся, что не заметил, как к нему подошёл дежурный милиционер.

— Что это ты такое делаешь, Самойлов?

— Служебная тайна. Не могу сказать.

— Ах, служебная тайна. Скажите, пожалуйста! Наверное, личное поручение Григория Тимофеевича!

— Да, личное поручение Григория Тимофеевича, — подтвердил Алёша.

— Хорошо делать таинственный вид, когда занимаешься второстепенным делом, — усмехнулся милиционер.