— Вот дурища! — ожесточенно твердил он себе под нос. — Дура и эгоистка! Вообразила, что я пожелаю идти с ней по улице рядышком, будто ничего не произошло. Смеет думать, что я такой же слабак, как и она сама!

Ллуэлина обуревало желание выпороть Люси, всыпать ей по первое число, как непослушному ребенку. Вплоть до обеда он расхаживал по своей комнате из угла в угол, перебирая в памяти все те напрасные и бессмысленные стычки, упреки, гневные проклятия, из которых состояла их недолгая совместная жизнь. Он восстанавливал до мелочей каждую ссору: начиналась она с какого-нибудь сущего пустяка, крики доходили чуть ли не до истерики, кончавшейся спасительным изнеможением, которое бросало их друг другу в объятия. Короткая мирная передышка, а потом вновь затевалась глупейшая прискорбная распря.

— Люси! — Ллуэлин заговорил вслух. — Люси, выслушай меня. Я вовсе не хочу, чтобы ты сидела и ждала моего возвращения. А твои руки, Люси, — предположим, ты пойдешь на кулинарные курсы и обожжешь там свои прелестные пальчики. Не желаю я, чтобы твои руки огрубели и сделались шершавыми, и стоит тебе только набраться терпения дотянуть до следующей недели, когда я получу деньги… так что я категорически против! Слышишь? Я не допущу, чтобы моя жена этим занималась! Нельзя же быть такой упрямой…

Устало, как если бы все эти доводы изнурили его на самом деле, Ллуэлин плюхнулся на стул и нехотя взялся за работу. Смятые в комок листы бумаги летели в корзину, едва на них появлялась дюжина линий. Это она виновата, шептал он, это она виновата во всем. Да проживи я хоть полвека, я не заставил бы ее стать иной.

Однако перед глазами Ллуэлина неотступно стояло смуглое юное лицо — холодное и бесстрастное — на фоне августовских сумерек и разгоряченной спешащей толпы.

«Уверена. Наш автомобиль стоит на обочине».

Ллуэлин закивал и попытался мрачно усмехнуться:

— Что ж, мне есть за что быть благодарным. Очень скоро от моих обязательств не останется и следа.

Он долго сидел, уставившись на чистый лист чертежной бумаги, но потом начал слегка черкать карандашом в его углу. Следил за наброском праздно, со стороны, словно рукой его двигала некая сила извне. Неодобрительно взглянул на результат, зачеркнул эскиз, однако тут же взялся точь-в-точь его копировать.

Внезапно Ллуэлин переменил карандаш, ухватил линейку и сделал одно измерение, потом — другое. Прошел час. Набросок делался яснее и четче, менялся в деталях, кое-где стирался резинкой и мало-помалу совершенствовался. Спустя два часа Ллуэлин поднял голову и в испуге отшатнулся от увиденного в зеркале своего сосредоточенно-напряженного лица. В пепельнице лежала целая горка недокуренных сигарет.

Когда Ллуэлин потушил наконец свет, было уже половина шестого утра. За окном в полумраке громыхали по улице цистерны с молоком, и первый рассветный луч, залив розовым светом крыши домов напротив, упал и на рабочий стол Ллуэлина, где лежал результат его ночных трудов. Это был план загородного дома с верандой.

III

Август проходил, и Ллуэлин продолжал думать о Люси с прежним гневом и пренебрежением. Если она с такой легкостью восприняла все то, что случилось два месяца тому назад, то он, значит, растратил свои чувства на девушку с мелкой и пустой от природы душонкой. Это резко принижало его представление о ней, о себе самом, обо всем происшедшем. Ллуэлин снова начал думать, не податься ли ему из Филадельфии подальше на запад, но его интересовали итоги конкурса, и с отъездом он решил недельку-другую повременить.

Копии проекта на конкурс были отправлены. Мистер Гарнет воздерживался от каких-либо прогнозов, но Ллуэлин знал, что все сотрудники офиса, которые ознакомились с его проектом, так или иначе не остались к нему равнодушны.