— Вперед! Берите карабины, патроны, пожитки — и вперед!

— Где мое ружье? — встрепенулся Хорош-Гусь.

— Какое еще твое ружье?

— То, что мы забрали у арабов; только что держал его в руках.

— Жаль, нет времени научить этих болванов стрелять!

— О! Вот увидишь, что такое копья, дротики и луки в умелых руках!

Тем временем Аколи передавал своим людям команды.

Четыре сотни негров разделились на восемь отделений и ждали сигнала к выступлению.

— Браво! — вскричал Тотор.

Он встал во главе войска, по бокам расположились Меринос и Хорош-Гусь, позади — Аколи, безропотно согласившийся быть на вторых ролях.

Грянули барабаны, завизжали трубы.

— Замолчите! — взревел Тотор. — Эти идиоты думают, что при таком грохоте можно захватить противника врасплох?

Но Хорош-Гусь, новоиспеченный адъютант главнокомандующего, уже все устроил.

Коттоло в полной тишине покинули деревню и скрылись во тьме.

ГЛАВА 6

Пленные. — Ора-Ито. — Тотор-стратег. — Поспешишь — людей насмешишь. — Как тебе это нравится?

Лагерь арабов раскинулся на плато, окруженном со всех сторон густым лесом.

Командир и два его помощника устроились в палатках, а наемники-майенба — под открытым небом.

Часовых расставили скорее для перестраховки. Чего бояться в этой глуши? Ждать сюрпризов от туземцев не приходилось. Такого никогда не бывало.

Майенба закутались в бурнусы, положили рядом ружья и через мгновение все, как один, спали мертвым сном.

Невдалеке кандальными цепями позвякивали пленные. Их привязали друг к другу грубым канатом и разместили в тесном, наскоро огороженном загоне. Шею у многих сдавливали колодки — тяжелые, окованные железом деревянные кольца.

Обессилевшие от усталости и палящего зноя, отупевшие от побоев и жестокости конвоиров, бедняги повалились как попало и заснули прямо на голой земле.

Кожа под кандалами кровоточила, ныли незакрывшиеся раны, веревки впивались в тело, и каждое движение причиняло невыносимые страдания.

Однако, в отличие от европейцев, дикарям неведомы муки душевные. Положение облегчалось тем, что несчастные не осознавали всей глубины постигшего их несчастья, всей бездны унижения, воспринимая бремя испытаний как должное.

Женщины терпели лишения наравне с мужчинами. Поначалу они рыдали, кричали, но вскоре затихли, смирившись с неизбежным.

Куда их ведут? Что уготовила им судьба?

Они не знали этого, да и не стремились узнать, едва помня, что происходило вчера, и не задумываясь о том, что ожидает их завтра, а только молча страдали, содрогаясь от почти животного страха.

Быть может, только матери еще вспоминали об отнятых у них силой детях. Но потрясение было столь сильно, что и эти воспоминания скоро улетучились.

Женщины спали вповалку. Сон их походил на морок, на тяжелое забытье без сновидений.

Ночь укрыла все своим черным покрывалом, и из загона не слышалось больше ни крика, ни хрипа, ни вздоха.

Но вдруг среди груды тел кто-то едва заметно зашевелился, но так осторожно, так тихо, что даже охранники ничего не заметили. Один из пленных ценой невероятных усилий сумел высвободить руки и перекусил веревку, связывавшую его с другими.

Это был Ора-Ито.

Упрямец трудился двое суток, и никто ничего не заметил, включая и тех, кто был рядом с ним. Жажда мести удваивала силы.

Затерявшись в толпе, он старался не привлекать внимания охранников, которые к тому же в каждом негре видели лишь скотину. У него на глазах погиб отец Амаба, а потом и мать — какой-то араб со смехом отрубил ей голову.