|
Он привык полагаться на волю рока и относился ко всему с фатализмом, так раздражавшим всех вокруг. Но раз Господь призвал его на Царство, значит Ему и виднее, а сам он готов нести чашу сию до конца, каким бы он ни был. Но готов ли он взвалить эту страшную ношу на бедного больного мальчика? Николай помнил свои страшные первые дни в качестве Императора, когда горячо любимый Папа так неожиданно покинул этот мир и полный отчаяния молодой Государь рыдал на руках сестры Ольги. Как он корил усопшего родителя за то, что тот не дозволял ему даже присутствовать на заседаниях Государственного Совета считая, видимо, что Цесаревичу в 26 лет еще рано забивать голову тяжким грузом власти. А ведь Алексей, вообще, еще ребенок, ему лишь двенадцать!
Николай чувствовал ледяной холод, словно он стоял сейчас не в теплом вагоне, а на пронизывающем ветру и снег жестко хлещет его по щекам…
Вновь оживал Петроград. Вновь улицы его стали наполняться людьми. Сначала испугано, затем смелее оглядываясь по сторонам, появились, нервно посмеиваясь, первые смельчаки. Но не валялись на улицах тела погибших от чумы, не ехали груженые трупами телеги, не сновали по тротуарам санитары. Вот проехали грузовики с агитаторами и красными флагами. Вот промаршировали войска. Вот потянулись самые смелые за дармовым хлебом. Вновь стали кучковаться и обсуждать обыватели. И темы для обсуждений, конечно же, находились! Говорили, что чума ушла из Петрограда. Говорили, что чума только-только начинается. Говорили, что чумы не было вовсе, а все это слухи, распущенные врагами революции. Говорили, что слухи эти как раз распускали революционеры, для того, чтобы карательные войска побоялись вступать в зачумленный город. Говорили, что слухи о чуме — это такая военная хитрость, чтобы обмануть немцев. Говорили, что революционная власть нашла спрятанные царской властью огромные запасы хлеба и теперь будут всем его раздавать поровну. Говорили, что хлеба в городе нет вовсе, и нужно бежать к Таврическому дворцу, потому как там раздают последнее. Говорили, что прибыл с фронта целый Преображенский полк подавлять революцию и его все видели марширующим с оркестром. Говорили, что Преображенский полк шел арестовывать правительство в Зимнем дворце. Говорили, что Преображенский полк шел арестовывать всех, кто будет возле Таврического дворца и в нем самом. Говорили, что Преображенский полк вовсе не шел к Зимнему дворцу, а как раз покидал Петроград. Говорили, что это был не Преображенский полк, а переодетые немцы и теперь они ждут германский десант с моря. Говорили, что это был переодетый англо-французский десант, и они шли заставить революционное правительство продолжать не нужную народу империалистическую войну. Говорили, что линкоры Балтийского флота вот-вот начнут обстреливать Петроград из орудий главного калибра. Говорили, что это не так, матросы Кронштадта взбунтовались и перебили всех поголовно офицеров, а теперь навели свои орудия на Зимний дворец и объявили ультиматум. Говорили, что в ультиматуме требуют немедленного мира с Германией. Говорили, что требуют как раз войны до победного конца. Говорили, что линкоры навели орудия как раз на Кронштадт и под их прицелом взбунтовавшихся вешают на всех деревьях. Говорили, говорили, говорили… В этих разговорах, в этом нервном смехе была нотка той истеричности, которая случается со всяким, только что пережившим большой страх и сильное нервное потрясение. Собирались маленькими группами и большими стихийными митингами. Собирались в одной компании мальчишки и старцы, рабочие и профессора, солдаты и матросы. И не было в этот час четкого вектора, четкого понимания — за что митингует толпа. Толпа в этот час митинговала за все. Все хотели выговориться, но никто не хотел никого слушать. |
