Вскоре таким же обвинителем Чехова выступил и Петр 11('|·цов, впоследствии ярый пропагандист символизма и мистики, а в ту пору правоверный народник.

Его статья о Чехове, «Изъяны творчества», повторила, как послушное эхо, все тот же приговор Михайловского.

«Чехову как писателю, - говорил П. Перцов, рабски копируй статейку своего принципала, - действительно все равно - колокольчики звенят, человека ли убили, шампанское ли пьют и in кто-нибудь ни за что ни про что в тюрьму попал. Все это дли него безразличные и отдельные (?) явления». .')ти дружные отзывы вполне выражали общее мнение о Чехове тогдашних либеральных кругов. В те же годы беллетрист Л.И. Эртель, автор известного романа «Гарденины», в ПИСЬме к В. А. Гольцеву писал мимоходом, как о чем-то бесспор ном, не подлежащем сомнению, - о «культе нравственного безразличия» у Чехова.

Об этом говорили ему прямо в лицо. Бездарный беллетрист Ф.Ф. Тищенко, «человек с громадным самомнением», пришел однажды к нему в номер гостиницы, разбудил его и - сообщает Чехов - «стал отчитывать меня за то, что у меня нет идей» (17,196).

Старый поэт-петрашевец А.Н. Плещеев, сердечно привязавшийся к Чехову, в одном из писем к нему говорил:

«Вас обвиняют в том, что в Ваших произведениях не видно Ваших симпатий и антипатий. Иные, впрочем, приписывают это желанию быть объективным, намеренной сдержанности, другие же индифферентизму, безучастию» (14, 518).

И даже в девятисотых годах, когда Чехов уже написал свои лучшие книги и жить ему оставалось всего лишь несколько месяцев, позднейший подголосок Михайловского, его истолкователь, ученик и последователь Н.С. Русанов напечатал в журнале учителя, как бы подводя итог всем суждениям о Чехове, что Чехов - писатель без чести и совести, так как ему, Чехову, будто бы и прежде была малодоступна нравственная оценка человеческих действий, а впоследствии, под влиянием неблагоприятных условий, она у него «окончательно атрофировалась и превратилась в аморальность».

Так и было напечатано черным по белому: «Чехов - писатель глубоко аморальный; он живет с своими созданиями действительно по ту сторону добра и зла»1.

Аморальность Чехова, по уверению журнала, дошла до того, что он уже не способен понять, что подло и что благородно. Нравственный калека, урод, у которого от долгого бездействия совершенно атрофировалась совесть.

Этими бесстыжими словами поздние эпигоны народничества проводили Чехова в могилу.

1 Русское богатство. 1902. № 1. Н.С. Русанов напечатал статью под своим обычным псевдонимом В.Г. Подарский. Помню, как мне, молодому читателю, было горько видеть эти оскорбительные нападки на Чехова в журнале, которым руководил (наряду с Н.К. Михайловским) В.Г. Короленко. Впоследствии, когда я познакомился с Владимиром Галактионовичем, он объяснил мне, что в «Русском богатстве» он заведовал лишь беллетристикой, а публицистика и критика были в ведении Н.К. Михайловского. Статья Русанова шла по отделу публицистики. v

Даже через десять лет после смерти Чехова в «Энциклопедическом словаре» Ф. Павленкова, пользовавшемся в ту пору огромным успехом среди широких читательских масс, напечатана все та же оскорбительно-лживая формула, преследовавшая Чехова всю жизнь.

«Отсутствие определенного миросозерцания, определенных требований и взглядов - вот отличительные стороны творчества Чехова». Павленков - идейный издатель Герцена, Писарева, Шелгунова, Решетникова, Глеба Успенского - принадлежал к тому же «поколению отцов», что и Николай Михайловский, и безыдейность Чехова была для него аксиомой.