Они были безоружны, и мы направились им навстречу на веслах на шлюпке. Я взял с собой только тех, у кого не было даже простуды, ведь в нашей истории индейцы очень быстро умирали от болезней белых людей. Oдин из индейцев, с пером в длинных седых волосах, вдруг сказал на ломаном испанском:

– Хаку! Добро пожаловать, белый люди. Я имя Виштойо. Мы чумаш. Вы испанец?

– Нет.

– Англичанин?

– Тоже нет – мы русские.

– Русские…

– Моё имя Алексей.

– Алексео…

С ним было трудно общаться – его испанский заставлял желать лучшего, а словарный запас был весьма мал. Тем не менее, мы смогли разговориться. Он был захвачен испанцами много лет назад, а потом его взяли с собой – в качестве раба – на «Золотую лань» самого Френсиса Дрейка. И когда англичане проходили мимо его родного острова, они подошли близко к берегу и остановились там ночью на якорь. Он смог прыгнуть с корабля в воду, ухватиться за какую-то ветку, и, преодолев сильное течение, доплыть до пляжа. Когда это было, я так и не смог выяснить. Но он нас настоятельно приглашал на берег, и несколько человек – я, Лиза, Маша Затулина, студентка-филологиня, и семеро морских пехотинцев – приняли его приглашение.

Ханаян, деревня чумашей, выглядел совсем не так, как деревни мивоков. Дома были похожи на перевернутые корзины с дыркой наверху. По словам Виштойо, эту дырку завешивали шкурой при дожде. Одевались они, если это можно так назвать, практически так же, как и мивоки. Дети ходили абсолютно голые, у мужчин были узкие пояски, на которых висели костяные ножи и другие предметы, а на женщинах к такому же пояску были приторочены два небольших куска кожи, еле прикрывавшие их причинные места и ложбинку между ягодиц, а на груди, как правило, висело по нескольку ниток бус, в основном из ракушек, а иногда и из когтей медведя. У многих дам были еще костяные или нитяные браслеты, а над бицепсами намалеваны белые полосы.

Чумашей в этой деревне было около полусотни. Мы их одарили десятком железных ножей, шестью зеркалами, и тремя плюшевыми мишками, после чего Виштойо нас долго благодарил и просил прощения, что золота у него нет. Узнав, что мы не ищем золота, он обнял меня и сказал:

– Вы хороший белый люди. Не как испанец.

Он познакомил нас со своей женой Топангой; она прижала руку к сердцу, но выражение ее лица было очень грустным. На вопрос Лены, не случилось ли чего, Виштойо сказал:

– Наш сын Сисквок очень болен.

Когда я перевел его слова, Лиза сказала:

– У меня есть с собой кое-какие лекарства. Пойдем, посмотрим на Сисквока.

Мальчику было лет шесть. Лиза приложила руку к его лбу и сказала:

– Около сорока-сорока одного градуса.

И сразу же заставила его выпить жаропонижающее, после чего спросила у Виштойо, когда мальчик заболел и какие были симптомы. Точнее, переводить пришлось мне, хоть ни я, ни Виштойо не знали таких слов. Но потихоньку картина стала ясна.

– Похоже, что это грипп. Жаль, что мы не сможем здесь остаться. Но форма заболевания менее тяжелая, чем в Лиличуке у мивоков.

Из дальнейших расспросов Виштойо стало известно, что болеют пока только трое детей, но лишь у Сисквока такое тяжелое состояние. Лиза обошла всех детей, выдала им по таблетке и по маленькой игрушке, которые, оказывается, были у нее в карманах. Потом она дала Топанге упаковку жаропонижающего и сказала Виштойо (опять же, через меня):

– Вот это – лекарство белого человека. Если у кого-либо будет горячий лоб, дайте ему, и он почувствует себя хорошо.